Ну и ладно, я все равно его люблю!
Но это лишь начало. Первая запись дневника. Первое, что было написано в эту тетрадь. Три года непрерывных записей, которые она вела, будто бы зная, что когда-нибудь кто-то захочет это перечитать. Эдвард знал их все наизусть, и каждая была для него бесценной, но некоторые он любил больше всего:
Учиться невероятно сложно! Папа и Тетя Элис говорили мне, что в учителях нет ничего страшного, но они не правы. Мистер Хвинстоун, который приходит ко мне домой заниматься каждый день, учит меня и письму, и математике, и чтению – это ужасно долго и скучно! Мне не нравится.…А папа все настаивает, что без этого я не смогу стать «полноценным» человеком. А что значит полноценный?
Нужно будет не забыть спросить у мистера Хвинстоуна, когда он завтра придет ко мне…
Эдвард не без улыбки вспомнил, как вел со своей малышкой разговор о важности учебы и познаниях. Интересно, она все-таки узнала, что значит «полноценный»?
И вновь отвлечение, отвлекающие факторы. Когда же он уже перейдет к самому главному, вспомнит самый тяжелый из всех дней в его жизни?
Будто бы в ответ на эти мысли, его машинальные перелистывания страниц дневника его девочки остановились на том самом дне, когда записи навсегда оборвались:
Папа обещал, что будет на моем десятом дне рождении! Обещал! Обещал! И не сдержал слово! Он сказал, что это его работа, и он не может остаться. Знаешь, дневник, я на него обиделась. Я вообще не люблю на него обижаться, но сегодня именно такой день. Я просила его всего лишь раз – он не был ни на одном моем дне рождении с самого пятилетия! – а он все равно предпочел работу мне. И как же это понимать? Что же, придется разбираться с ним, когда он вернется: я не люблю его огорчать, а когда я плачу, он всегда огорчается – но мне придется, иначе он так и не согласиться провести хотя бы этот один день со мной. Пожелай мне удачи, Дневник!
У Эдварда сбилось дыхание, когда он прочел эту последнюю заметку до конца. Его затрясло сильнее, будто в лихорадке. Книжечка выпала из дрожащих рук, и вскоре он последовал за ней, грузно рухнув на колени, а затем и на спину. Чувствуя, как внутри все сгорает от ненависти к себе, он растерянно глядел вокруг. Она действительно просила его лишь раз! Лишь один раз! А он не смог, не захотел, не посчитал нужным,…ему нет оправдания, нет и никогда не будет! Если бы он был в доме тогда, возможно все бы было по-другому, по-лучшему, по-хорошему, и Белль осталась бы жива!
Как же это сложно, господи! Как же сложно пытаться избавиться от тяжелого прошлого!
Его затрясло сильнее, когда он снова очутился в воспоминаниях там, у горящего особняка, и как рвался внутрь, а его не пускали, оттягивая обратно. А затем, громкий взрыв, оглушивший всех вокруг, и убивший Изабеллу…
Волнение и боль внутри усиливались, будто бы надеясь, взорвавшись последней, нестерпимой вспышкой исчезнуть. Только вот, выдержит ли он эту «последнюю вспышку»? Выдержит ли он её в одиночестве?
Воздух снова прекращал поступление в его легкие, а тело содрогалось, будто от ударов. Наверное, даже в лихорадке люди не испытывают подобного. Ему было так плохо, что казалось, мир вокруг перевернулся с ног на голову. Боль, боль и ещё раз боль. Никого рядом, ни души, что бы утешить и поддержать. Ну почему, почему он не позвал с собой Беллу? Возможно, сейчас ему было бы легче!
Сегодня третий день, последний день, когда он может сделать Белле предложение. Он сделает, обязательно сделает, но не сейчас…не сейчас… ему нужно справиться, нужно перетерпеть и попытаться выжить после всего того ада, где он сейчас находится. Чувствуя, как по пищеводу поднимается желчь, он попытался встать на ноги, и, улучив момент на третьей попытке, сшибая двери и врезаясь в стены, кинулся к ванной, пристроенной в комнате Белль. Его с шумом вырвало, приковав к унитазу, и заставив корчиться на коленях. Опираясь руками на мраморную поверхность ванной, он смог кое-как сесть на пол, глотая подступающую слюну и тяжело дыша. Кажется, слезы в этот раз не помогут, да и проступать они не хотят. Никаких слез. Только рыдание и только боль – как физическая, так и моральная.
Холодный мрамор приятно остудил опаленную мучениями кожу, и Эдвард слабо улыбнулся, откидывая голову на поверхность камня…
Ему казалось, что он умирает, что хуже быть уже просто не может. Корчась на полу в ванной, он горел изнутри адским пламенем. В нем сгорало абсолютно все, и он уже не был уверен, что когда-нибудь это пламя погаснет. Так больно ему ещё не было. Таких страданий воспоминания ему ещё не причиняли – впрочем, именно такого следовало ожидать в последний раз. В момент прощания. Никакой снисходительности, лишь пытка. Его руки продолжали неистово дрожать, а тело содрогаться от рыданий, когда Белла вошла в ванную комнату.
Проснувшись, она услышала стук в дверь, а затем голос Мари, зовущий её. Подойдя к двери, она отперла её, все ещё силясь стряхнуть с себя сон. Домоправительница сообщила, что Эдвард находится в комнате своей дочери, и передала свои волнения на этот счет. Помня вчерашний рассказ Джаспера о суициде, Белла прямо в легкой пижаме выбежала в коридор, несясь по направлению к той двери, на которую указала женщина. Сама она заходить не решилась, останавливаясь перед дверью, и робко заглядывая в комнату.
Тем временем, не найдя мужчину в самой комнате, Белла кинулась к распахнутой ванной, где его и застала.
- Эдвард! – ужаснулась она, видя его в абсолютно разобранном и убитом состоянии, и не в силах пошевелиться. Самому же Каллену показалось, что это мираж – Белла спит, она не могла прийти сюда сейчас. И все же, происходящее пугающе напоминало то, что девушка и вправду застала его в таком виде. Но не успел он произнести хоть слово, как новый приступ тошноты задушил его, заставляя согнуться над унитазом. Белла растерянно и испугано смотрела на него, не зная, что предпринять. В конце концов, для начала она решила просто узнать, в чем дело, и со всей осторожностью сев на колени перед Эдвардом, внимательно оглядела его – бледность, страдания, боль – все это было на лице мужчины, но больше всего её удивил не доверительный блеск в исстрадавшихся изумрудных омутах, глядящих на неё.
- Что с тобой? – полушепотом спросила она, пытаясь скрыть испуг, и вселяя в себя уверенность. Сказав это, она нежно провела пальцами по его щеке, подмечая жар, исходящий от неё. Нет, это не температура, это что-то другое, что-то связанное с болью. С болью за дочь, которой больше нет…
- Я в порядке… - пытаясь набрать побольше воздуха, прохрипел Эдвард, и снова чувствуя слабость, откинул голову на мраморную стойку ванны. Изумленно заморгав, Белла приложила ладонь к его лбу, и будто бы обжегшись, отдернула. Не выжидая более ни секунды, она встала с колен, и выйдя из ванной, сообщила Мари, что сама во всем разберется. Кажется, женщина оказалась удивлена таким поворотом событий. Спрятав свой страх и самобичевание, Белла вернулась в ванную комнату, и, взяв одно из свежих полотенец, висевших на крючках, намочила его в холодной воде. Эдвард сквозь небольшой туман, клубившийся в голове, и сбитое дыхание едва различал действия Беллы, до сих пор не веря что она тут – наверное, это его разгулявшееся от боли воображение, ведь пытка продолжалась, и он был полностью поглощен внутренним адом.
- Попытайся немного успокоиться, все хорошо! – приседая перед ним снова, и осторожно кладя холодное полотенце на его лоб, проговорила Белла. Приятное чувство пробежало по всему телу мужчины, снова заставляя его вымученно улыбнуться. Теперь он уже не мог не верить в то, что перед ним его девочка. Только вот, как она сюда попала?