Пока Быков озирался, его вытолкали на середину улицы. Налегая широкой спиной на находящихся позади, он принялся выбираться на более безопасное место. Громкоговоритель что-то закричал возбужденным мужским голосом, тут же утонувшим в общем восторженном реве.
Быков перестал пятиться, чтобы не очутиться слишком далеко. Его обступила волнующаяся толпа, наэлектризованность которой была столь сильной, что, казалось, еще немного, и начнут проскакивать молнии. Лица окружающих выглядели очень похожими из-за одинакового выражения на них.
Рядом с Быковым вертелся черноглазый парень, выделявшийся в толпе красной рубахой. Его густые жирные волосы блестели на солнце. Дохнув чесноком и пивом, он что-то протараторил и толкнул Быкова локтем в бок. Пришлось изобразить ответную улыбку. Она так и застыла под раздвинувшимися усами Быкова, когда заслонки, преграждавшие путь быкам, рывками поползли вверх.
Дружное «аххх» сопровождало появление главных участников шоу. Огромные животные с широко расставленными рогами, оскальзываясь на гладких камнях, вырывались из темных, тесных загонов и бешено вращали глазами, выбирая, на ком сорвать злость.
Вскинув «Никон», Быков принялся лихорадочно снимать кадр за кадром. Он ловил в видоискатель клейкую слюну, падающую с морд быков, их огромные рогатые морды, раздутые ноздри, чудовищные мышцы, перекатывающиеся под атласными шкурами черного, бурого и бежевого цвета. В неподвижном разогретом воздухе плыл резкий звериный запах.
Люди в белом, находившиеся прямо перед стадом, закричали, затопали, замахали руками, привлекая к себе внимание. Долго дразнить быков им не пришлось. Один из них неожиданно вырвался вперед и ударил обидчика головой. Плавно изогнутый рог длиной с половину мужской руки не задел беднягу, но самого толчка хватило, чтобы он отлетел в сторону, как будто его дернули за веревку.
Быков успел заснять это мгновение, после чего фотоаппарат исчез из его пальцев. Глупо вытаращившись, он увидел удаляющуюся спину в красной рубахе с темным пятном между лопатками. Похищенный «Никон» не только стоил больших денег, но и содержал в себе множество бесценных снимков. Не раздумывая, а просто подчиняясь собственническому инстинкту, Быков бросился вдогонку. И тут, словно по сигналу, вся масса народу, придя в движение, устремилась в узкий проход между домами. Быки мчались следом, угрожающе всхрапывая и вразнобой долбя копытами булыжник мостовой.
Человеку, придумавшему выражение «бег ради жизни», стоило бы посмотреть на эту картину! Все смешалось на улице, все пришло в движение и полный беспорядок. Зрители, выстроившиеся вдоль мостовой, орали, одновременно подавались вперед и так же дружно пятились, когда быки проносились слишком близко.
Никакого порядка в этом хаотичном движении не было. Животные и люди смешались в кучу, катившуюся по улице подобно бурлящему потоку, стесненному каменными берегами. Один бык бежал слева от Быкова, едва не задевая его острием рога, кто-то толкал его в спину, кто-то путался под ногами. Приходилось то и дело перепрыгивать через упавших и прилагать отчаянные усилия, чтобы не растянуться самому. При этом Быков еще и умудрялся не терять из виду красную рубашку, маячившую впереди.
Он не помнил, чтобы когда-нибудь бегал так быстро, как теперь. Даже в детстве, когда за ним гнались малолетние хулиганы или пьяные взрослые. Ноги едва успевали переступать под тяжестью его девяностокилограммового тела, норовя подогнуться, чтобы им дали передышку. Но остановка была смерти подобна – в самом буквальном смысле этого слова.
Бык, скакавший слева, теперь вилял поджарым задом прямо перед Быковым, а позади – он ощущал это по горячему дыханию в спину – пристроился другой, грозя поднять его на рога или смять под копытами. Воздух в груди закончился, и взять его было неоткуда. Легкие работали почти вхолостую, производя звуки, напоминающие пыхтение старенького велосипедного насоса.
Переставляя ноги с такой скоростью, будто они ступали по раскаленной поверхности, Быков продолжал бежать, потому что ничего иного не оставалось, даже если бы он решил сойти с дистанции. Этого не мог сделать ни он, ни вор, ни любой другой участник забега. Они были обречены продолжать забаву, которая для них самих забавой не являлась. И в этом энсьерро копировало жизнь, только в очень сжатом виде.
Отрывочные мысли – довольно глупые – мелькали в мозгу. В какую-то секунду Быков отмечал, что его фамилия как нельзя лучше подходит для участника этого шоу, и тогда смех начинал душить его, но тут сбоку выдвигалась бычья голова, дико косящая глазом, и истеричное веселье сменялось ужасом, внезапным, как стакан ледяной воды, вылитой за шиворот. В промежутках между этими крайними состояниями Быков успевал думать о множестве других вещей. Удастся ли ему отобрать свой фотоаппарат? Неужели зрители, гроздьями повисшие над улицей, не понимают, что однажды один из этих балконов неминуемо обвалится? Как выглядела бы улица родного города, если бы на нее выпустили быков? Эх, надо было опорожнить мочевой пузырь перед тем, как отправляться на съемки!