— Я сам поведу машину, — хриплым голосом ответил Лукаш.
— Нет. Сегодня у тебя, брат, голова кружится. Я поведу. Только вот шоферских прав у меня…
То холодное утро на всю жизнь осталось в памяти Лукаша. Как у него тогда щемило сердце! Хоть бы успеть, хоть бы несчастье не произошло в дороге.
Улицу проехали медленно, но без задержки. Когда они выехали из деревни, Лукаш еще издалека увидел, как на дороге шевелились люди. Это комсомольцы расчищали снег. Машина двигалась медленно. Останавливалась ненадолго. В одном месте забуксовала, но ее подтолкнули сильные руки комсомольцев.
Лукаш время от времени обращался к медсестре: «Как Ганна?» Успокоился только тогда, когда жена подала голос. Хотелось самому выскочить из машины, схватить лопату и разбросать эти проклятые сугробы. Начинался рассвет, и Лукаш стал узнавать знакомые фигуры юношей и девушек. Они работали с увлечением, перебрасывались шутками, смеялись, бежали наперегонки от одного сугроба к другому, обгоняли машину, которая медленно шла по расчищенной дороге.
Уже стало совсем светло, когда машина выбралась на большак. Молодежь весело зашумела:
— Счастливой дороги!
Навроцкий переключил скорость. Машина рванулась вперед, и не прошло и часа, как она остановилась в Вилейке у крыльца больницы.
— Жива ли ты? — глухим голосом спросил Лукаш у жены.
— Жива, Лукаш…
Потом они с Навроцким стояли в коридоре, и Лукаш не находил слов, чтоб выразить благодарность этому человеку.
— Поблагодари комсомольцев. Ты, понятно, останешься?
— Останусь.
— Ну а я, пожалуй, поеду.
Лукаш стоял и думал. «Белоручки… образованные… что они понимают в жизни. Дурень, дурень! Здороваться с ними не хотел. А они! А если бы не они?..» И Лукаш понял, что это он сам остался позади, хотя и думал, что все время идет впереди.
Домой Лукаш вернулся через три дня. Жена осталась в больнице, но он был спокоен. Все прошло хорошо, и теперь у него был сын. Дочка и сын! Теперь он считал себя настоящим отцом, потому что какой же это отец, если имеет одного ребенка.
В первый день ничего не хотелось делать. Даже новая хата не радовала, как раньше. Что сто́ит хата по сравнению с живым человеком! Лукаш почувствовал — планы и мысли его изменились. В них вошло нечто новое, настоящее, человеческое, пусть даже пока не очень понятное, но оно заставляет иначе смотреть на людей, на их взаимоотношения. Он понял, что жизнь — это не только свое благополучие, маленькое личное счастье или горе, а нечто более значимое и глубокое.
Лукаш ожидал Навроцкого. Непонятно, почему он был уверен, что председатель придет к нему и скажет: «Может, ты останешься работать в своем колхозе, Лукаш Малюга?» Ему теперь хотелось услышать эти слова. Навроцкий должен прийти. Разве с того утра между ними не установились хорошие отношения, не исчезла неприязнь, разве не чувствует теперь и Лукаш, что без своих людей, без колхоза, о котором он не хотел думать тринадцать лет, его жизнь станет никчемной, пустой, скучной.
Но Навроцкий не пришел. И Лукаш пошел к нему сам. Вечер был сырой и серый. С крыш капало. Осели сугробы. На дороге стояли лужи, вода хлюпала под ногами.
Лукаш застал Навроцкого дома.
— За Ганной пора ехать? — спросил Навроцкий, поздоровавшись. — А ты садись. Это не так спешно, как тогда, когда везли в Вилейку.
Лукаш сел.
— Да нет же, Сергей. За Ганной ехать еще не пора. Решил я, Сергей, остаться в своем колхозе.
Он ожидал, что Навроцкий обрадуется и пожмет ему руку. Разве он не лучший механизатор в районе? Какой председатель колхоза отказался бы его принять? Но Навроцкий вынул сигарету и закурил.
— Это твое дело, Лукаш, — сказал он безразлично.
Лукаш даже побледнел.
— Ты как будто отказываешься от меня! — чуть не крикнул он. — А помнишь, ты сам ко мне приходил?
— Помню. Не от себя я просил. Мы тогда знали тебя как хорошего механизатора и работника. А как человека не знали.
— Значит, по-твоему, я плохой человек?
— Я этого не сказал и не скажу. Но ты только о себе думаешь, о своей выгоде. Было бы тебе хорошо, а там хоть трава не расти.
Лукаш еще больше побледнел.
— Да ты не волнуйся. Мне хочется, чтоб ты меня понял. По-настоящему понял.
Лукаш молчал, склонив голову. Он вспомнил Василя, который бросил заниматься и побежал собирать молодежь, тех парней и девушек, что не поленились рано встать и пойти расчищать дорогу, Навроцкого, который сам вел машину. Никто из них не думал о себе, когда надо было спасать мать и дитё. Чем они все были обязаны Лукашу?..
— Я понял, Сергей… Спасибо.