В ответ отец царского любимца Алексея Адашева, окольничий Федор, сказал следующее: «Тебе, государю, и сыну твоему, царевичу Дмитрию, мы готовы служить, а Захарьиным, Даниле с братиею, мы служить не желаем. Мы и так много пострадали от бояр в твое малолетство». Иван промолчал. Силы покидали его, но больше всего он страшился за свою горячо любимую супругу и сына. Ведь в случае воцарения другого претендента участь их оказалась бы горькой. Анастасию ждало пострижение в отдаленном и убогом монастыре, а Дмитрия — скорая и безвестная кончина в темнице. Такой всегда была судьба нежелательных соперников.
К вечеру верные слуги донесли царю, что многие бояре подписали его духовную. Среди них: И. Ф. Мстиславский, В. И. Воротынский, Д. Ф. Палецкий, И. В. Шереметев, М. Я. Морозов и все Захарьины-Юрьевы. Однако нашлись и такие, которые во дворце и на Соборной площади откровенно говорили: «Лучше служить старому, чем малому, и раболепствовать перед Захарьиными», — и без стеснения прославляли мужество и государственный ум Владимира Старицкого. Сам же претендент на царский венец вместе с матерью собирал у себя в доме воинских людей и раздавал им деньги, как бы заранее вербуя в свои помощники и сторонники.
Поведение двоюродного брата глубоко возмутило Ивана. Ведь, начав царствовать самостоятельно, он освободил родственника из темницы (где Владимир содержался по указанию Елены Глинской), приблизил к себе, осыпал почестями и дарами, позволил жениться и обустроить свой дом в столице (хотя, как удельному князю, тому полагалось жить в Старице). За все царские благодеяния двоюродный брат собирался отплатить самой черной неблагодарностью. Да и на престол он почти не имел прав, поскольку был сыном самого младшего, пятого по счету, удельного князя.
Из последних сил царь вновь приказал позвать бояр и обратился к ним с такими словами: «В последний раз требую от вас присяги сыну моему. Целуйте крест перед ближними князьями моими, Мстиславскими и Воротынскими». Затем он повелел остаться наиболее верным людям и попросил их не допустить вероломного убийства царевича Дмитрия: «Спасите его, бегите с ним в чужую землю, куда Бог укажет вам путь». Захарьиным же он сказал: «Что ужасаетесь? Поздно щадить вам мятежных бояр: они вас не пощадят, первыми станете мертвецами. Будьте мужественными и вступите в бой за сына моего и за его мать. Не дайте жену мою на поругание изменникам!»
Летописцы ничего не сообщили о том, что чувствовала, что переживала Анастасия в дни болезни мужа. Об этом можно только догадываться. Ее душу терзал страх: за тяжелобольного Ивана, за судьбу младенца Дмитрия, такого выстраданного и долгожданного, за свою собственную участь. Горше всего то, что сама она ничего изменить не могла. Все в руках Божьих, и ей оставалось лишь горячо, до исступления молиться ему.
Болезнь отчетливо показала Ивану Васильевичу, кто его верный друг и помощник, а кто готов изменить и предать в трудную минуту. Особенно удивило царя поведение, казалось бы, верных соратников и участников всех его реформ: Алексея Адашева и духовника, благовещенского священника Сильвестра. Первый вроде бы подписал духовную грамоту, но его отец баламутил бояр и убеждал их не служить Захарьиным. Второй вообще выступил ходатаем за Владимира Старицкого и убеждал Ивана помириться с братом, несмотря на то что тот явно замышлял недоброе против царевича Дмитрия и Анастасии и мечтал о скорой смерти его самого.
В этой трудной ситуации родственники царицы решили действовать твердо и напористо. Они пригласили во дворец Владимира Андреевича с матерью и всеми сторонниками и буквально насильно заставили подписать завещание царя. Больше всех сопротивлялась Евфросиния, которая в итоге заявила, что ее невольная присяга действительной быть не может. Тесть царева брата Юрия, Д. Ф. Палецкий, хоть и целовал крест Дмитрию одним из первых, но на всякий случай тайно сообщил Владимиру Старицкому, что готов ему служить, если его зять получит завещанный ему отцом Угличский удел. Хитрый князь знал, что Юрий недееспособен, и надеялся обогатиться за его счет. И таких дельцов среди знати в то время появилось немало. Каждый стремился извлечь для себя выгоду из несчастья в царском дворце.