— Приятель, — сердитым, хриплым голосом произнес повар. — Я не любитель евреев, но я встречался с некоторыми евреями-беженцами, покинувшими ваши США в сорок девятом. Вот и давитесь своими США. Если там снова большое строительство и много дурных легких денег, то это потому, что их украли у евреев, когда вышвырнули их из Нью-Йорка по тому гнусному Нюрнбергскому закону, принятому наци. Я жил в Бостоне, когда был ребенком, и какое мне дело до евреев, но я никогда не думал, что доживу до того дня, когда эти расистские законы наци распространятся и на территорию штатов, пусть мы и проиграли войну. Меня очень удивляет, что ты не в Вооруженных силах США, готовящихся к вторжению в небольшую южноафриканскую республику в качестве прикрытия для немцев, чтобы они могли еще немного оттеснить японцев…
Оба водителя разом вскочили со своих мест, лица их были переполнены решимости. Старший из них схватил с прилавка бутылку с кетчупом и угрожающе приподнял ее за горлышко. Повар, не поворачиваясь спиной к водителям, стал шарить рукой позади себя, пока не нащупал вилку для мяса. Он вынул ее из-за спины и выставил перед собой.
— В Денвере, — заметила Джулия, — сейчас заканчивается строительство взлетно-посадочной полосы из теплостойкого материала, так что реактивные «Люфтганзы» смогут совершать здесь посадку.
Все трое мужчин продолжали молчать и не шевелились. Другие посетители, затаив дыхание, наблюдали за происходящим.
Первым тишину нарушил повар Чарли.
— Один такой ракетоплан пролетел перед заходом солнца.
— Он направлялся не в Денвер, — сказала Джулия. — Он держал курс на Запад, к Побережью.
Оба водителя грузовиков, не торопясь, заняли прежние места. Старший из них пробормотал:
— Я всегда забываю о том, что все они здесь немного пожелтели.
— Ни один из японцев не убивал здесь евреев, ни во время войны, ни после, — уже спокойно заметил повар. — И японцы не строили газовых печей.
— Ну и очень плохо, что не строили, — сказал водитель постарше. Затем снова принялся за кофе.
Пожелтели, подумала Джулия, да, похоже на то, что это правда. Мы что-то здесь возлюбили японцев.
— Где вы собираетесь ночевать? — спросила она, обращаясь к более молодому водителю.
— Еще не знаю, — ответил он. — Я только что вышел из кабины и прямо сюда. Весь этот штат мне не очень-то нравится. Скорее всего, лягу в кабине.
— Мотель «Медоносная пчела» не так уж плох, — заметил повар.
— О'кей, — согласился молодой водитель. — Может быть, там и остановлюсь. Если не станут возражать, ссылаясь на то, что я итальянец. — Говорил он с явно выраженным акцентом, хотя и пытался это скрыть.
Наблюдая за ним, Джулия решила: в том, что он такой ожесточившийся, такой колючий, виноват его собственный максимализм. Слишком уж многого он требует от жизни. Всегда в движении, неугомонный и сосредоточенный. Я такая же. Я не смогла остаться на Западном побережье, пройдет немного времени, и мне станет невмоготу здесь. А разве не такими же были люди прошлых веков? Но, подумала она, осваиваемые рубежи нынче не здесь. Они на других планетах.
И еще она подумала вот о чем: мы с ним могли бы записаться на один из ракетных кораблей, перевозящих колонистов. Но немцы не пустят его на борт из-за цвета кожи, а меня — из-за черных волос. Это для тех тощих нордических альфов-гномиков, гомиков — из СС, которые проходят подготовку в горных замках Баварии. Этот парень — Джо как-его-там — даже не удосуживается придать своему лицу верное выражение. У него должен быть этот обязательный невозмутимый, но вместе с тем и преисполненный энтузиазма вид, будто он ни во что не верит, а тем не менее, владеет абсолютной истиной. Да, именно такие они и есть. Они совсем не идеалисты, как мы с Джо. Они — циники, упивающиеся непогрешимостью своей веры. Это что-то вроде лоботомии — они просто калечат мозг. Эти немецкие идеологи-психиатры, выдавая это за достижение своей психотерапии.
Но главная их беда, решила Джулия, таится в сфере секса. Они превратили его в нечто грязное еще в самом начале, в тридцатые годы, а затем дела пошли все хуже и хуже. Гитлер положил сам этому начало со своей — кем она ему приходилась? Сестрой? Теткой? Племянницей? А ведь в его роду и до этого было кровосмешение — его отец и мать были двоюродным братом и сестрой. Они все совершают кровосмешение, вожделея к собственной матери. Вот почему у этих тщательно отобранных гомиков-эсэсовцев такие жеманные ангельские улыбочки, такая розовая детская невинность на лицах; они берегут его для Мамули. Или друг для друга.