«Здесь какая— то система, — растерянно подумал Олег. — Здесь определенно есть система».
4
Система есть организованный беспорядок — утверждали преподаватели кафедры приборов управления стрельбой. Так оно и есть в данном случае, если под системой подразумевать батарею, которая то служит исправно, то выходит из повиновения. Что же влияет на матросов, которые две, три недели без понуканий исполняют обязанности, а потом за два— три дня нахватывают десятки взысканий? Что? Фазы Луны? Положение звезд? Перепады атмосферного давления? Глупо и глупо. Проще всего связать взыскания со стоянками в базе, потому что увольнения — это и патрули, и опоздания, и самоволки, которых, к счастью, не было. Но пререкания! Стычки со старшинами, какие— то странные спады в настроении матросов, когда Олег интуитивно понимал, что ему нельзя задерживаться в кубриках, что комендоры и наводчики чем— то возбуждены, что одно лишнее слово его может вызвать водопад жалоб, колючих ответов? Откуда эти изломы психики?
Так какому же закону подчинились 125 нарушений воинской дисциплины, не размазавшись по трем сотням дней десяти месяцев, а соединившись в двенадцать полунедель? Что сгруппировало их? Кстати, на эти двенадцать периодов приходятся все дивизионные нарушения. Весь линкор, видимо, подчиняется этому закону. «И вся эскадра», — подумал Олег. Этот закон существовал, и его Олег мог сформулировать уже, но звучал он столь фантастически, нелепо, дико, что поверить себе Олег не хотел, не подтвердив догадку точными цифрами. Не имел права.
Минут десять сидел он, скованный испугом. Он увидел себя как бы подставленным под всевидящий оптический инструмент, направленный на него неотрывно и точно, и некто, к окулярам инструмента прильнувший, пошарил по тысяче коробочек, на которые разделен линкор, и засек наконец лейтенанта, который тишайшей мышью сидит после отбоя за столом в каюте No 61 и учиняет злодейство против эскадры, потому что умишком своим незрелым хочет опрокинуть выводы тех, кто выгонит его с флота одним шевелением бровей.
Минуты противоборства, желания выпрыгнуть из собственной кожи и вновь нырнуть в нее, спрятаться в собственном теле… И когда эти минуты прошли, Олег встрепенулся, глубоко вздохнул и принял решение. Надо было немедленно узнать из вахтенных журналов дни нахождения линкора в базе, начиная с июля прошлого года. Но вахтенные журналы — документы строгой секретности и отчетности, все они в сейфе командира. По какому еще журналу можно судить, где, например, находился линкор 17 октября прошлого года — в море или на штатных бочках Северной бухты? Машинный журнал БЧ-5. Но его никто Манцеву не даст, как и штурманский журнал, этот, навигационный, вообще за семью печатями. Но штурманские электрики перед выходом в море запускают гирокомпасы, в какой— нибудь скромной тетрадочке ведется учет часов и суток.
Когда Олег спустился в кубрик БЧ-1, то никого в нем не нашел. Жаркий месяц май, все разлеглись на верхней палубе.
Горели светильники на шкафуте, корабль гудел сотнями механизмов, которые обеспечивали жизнь людей и готовность линкора ходить и стрелять. Работали те же механизмы, что и днем, но гудели они тише. Горбом вставала Корабельная сторона, и огоньки домов, улиц тянулись по хребту горба. Ночь, безветрие, пробковые матрацы белели в черноте, создаваемой тенями. Олег шел к корме левым шкафутом, перепрыгивая через лежащих, шел легким шагом двадцатидвухлетнего человека, а ему казалось, что он крадется, в кромешной тьме пробираясь к чему— то запретному, засургученному и запечатанному. А на шкафуте было светло, линкор, если посмотреть на него с берега, лежал на темной воде, весь в огнях иллюминаторов, прожекторов и фонарей, и все же ощущение того, что линкор сейчас затемнен, Олега не покидало.
Было 00.36. На вахте стоял не младший штурман, который мог бы помочь Олегу, а командир 2-й башни, к машинам и гирокомпасам отношения не имеющий.
И все же Олег знал, что нужный ему человек встретится, объявится.
Пробираясь по нижней жилой палубе от кормы к носу, он увидел раскрытым люк, ведущий в старшинскую кают— компанию. Чуть поколебавшись, он спустился. И стоял в робости и нерешительности.
Адъютант командира линкора мичман Орляинцев сам с собой играл в домино. Все на линкоре знали, что феноменальная память мичмана держит события, факты и фамилии двадцатилетней давности. Не заглядывая ни в какую папку, он мог продиктовать суточную ведомость линкора, к примеру, за 18 июля 1944 года — с температурой во всех погребах, с рублями в корабельной кассе, с тоннами котельной воды.
— Зачем тебе это?
— Надо, Иван Антонович, — униженно попросил Олег.
Из ящичка стола Орляинцев достал карандаш, бумагу.
— Пиши. 15 июля — выход в море по плану боевой подготовки, с однодневной стоянкой на рейде Джубга, возвращение в базу 29 июля, ранним утром… С 8 августа по 16 августа — выход в район боевых учений по плану штаба флота…
Олег поблагодарил. Поднялся на жилую палубу, где гуляли сквозняки. Он был спокоен, как перед стрельбой. В каюте расстелил миллиметровку, разбил горизонтальную ось на 43 деления — на недели, прошедшие с июля прошлого года. Красными прямоугольниками отметил дни, на которые приходились нарушения дисциплины. Черными кружочками выделил стоянки в базе. И получил то, о чем догадывался: батарея выпадала из подчинения командиру сразу же после возвращения линкора в базу, после походов и учений, и длилось это неповиновение три дня. Воистину странной особенностью обладал крымский город Севастополь. Будто провоцировал он матросов на разные «пререкания»! Все нарушения воинской дисциплины падали на первые три дня после постановки линкора на якорь и штатные бочки.
Все ли? Нет, не все нарушения совпадали по времени с приходом корабля в Севастополь. Промежуток с 12 по 15 декабря не подчинялся закономерности. После двухнедельного похода линкор стал на бочки вечером 10 декабря, но в последующие дни Пилипчук, к поблажкам отнюдь не склонный, ни одного нарушения не обнаружил. Что случилось? Темнит старшина батареи? Ошибка Орляинцева? Сам Олег в декабре отвалил в отпуск.
Мичман Пилипчук на берегу, и что-то убеждало Олега в том, что Орляинцев еще не ушел из кают— компании. Более того, Олег был уверен, что адъютант командира ждет его.
Он скатал миллиметровку, хотя зайти в каюту никто не мог. И вновь — от носа к корме, к люку старшинской кают— компании. Прислушался. Свет горел, но ни единого звука снизу. Повинуясь тишине, Олег и вниз нырнул бесшумно. Спрашивать ему не пришлось.
Глубоко задумавшись, Орляинцев сидел за столом. Фуражка надвинута на лоб, погоны навешены как бы враздрай: левый свисал назад, правый заваливался вперед.
— Ты тогда в отпуске был… — Орляинцев говорил медленно, будто выплывая из сна. — Совместное учение флота и Таврического военного округа. Эскадра шла в базу, зная, что боевая готовность No 2 по флоту будет еще до 18 декабря и что увольнения отменены.