Наконец прекрасно поработавшая и подуставшая эскадра вошла в базу. На линкоре еще не завели швартов на кормовую бочку, вахтенный офицер еще не перебрался с ходового мостика на ют, а по трансляции дали: «Офицеры приглашаются в кают— компанию».
В рабочих кителях, на ногах тапочки (под столами не видно!), офицеры сели уплотненно: никогда еще так много адмиралов не вмещала линкоровская кают— компания. Командующий флотом сидел во главе стола, на месте Милютина, справа от него — Немченко, слева — командующий эскадрой. Главный инспектор не спрашивал и не переспрашивал, он слушал. Командующие — флотом и эскадрой — пожурили бригаду крейсеров за неверную оценку действий «синих», нашли кое— какие огрехи в организации связи на переходе.
Линкоровские офицеры пользовались совершенно исключительной привилегией: их приглашали на разборы общефлотских учений, чего не удостаивались офицеры никакого другого флота, и повелось это со времен, которых никто уже и не помнил. Да и оба штаба понимали, что в условиях скученной и закрытой стоянки эскадры нет лучшего способа пресечь все слухи, как официально и открыто поведать правду офицерам линейного корабля, а уж как разносить и размножать эту правду — пусть решают сами офицеры, воспитанники Милютина.
Немченко говорил недолго и убийственно спокойно. Сказал, что боеспособность эскадры — на уровне бумажных корабликов, плавающих в дырявом корыте. Так, во время условного ведения огня главным калибром под стволами орудий бегают матросы аварийных партий, хотя в настоящем бою их сбросило бы давно за борт. Пожары, имитируемые на кораблях поджогом соляра в бочках, можно потушить плевком. Шланги подключаются к пожарной магистрали наобум, без учета состояния магистрали в данный момент. Пробоины, заданные вводными, не заделываются, борьба за живучесть корабля превратилась в курс никому не нужных лекций…
Употреблял Немченко слова, произносимые на всех флотских совещаниях, и все же сейчас они резали ухо корявостью своей, неуместностью, и «пластырь», «пробоина». «ствол» звучали как «соха», «борона» и «хомут».
Офицеры линкора — островок блекло— синих кителей, омываемый голубым шелком и белой шерстью кителей начальства, — старались не смотреть на командующего, они с удовольствием исчезли бы, на худой конец заткнули бы уши. Знали и понимали, что такой кнутик, как Немченко, нужен флотам всегда — подгонять, бичевать нерадивых. Но зачем при них, офицерах? Чего только не слышали здесь, на разборах, но такой жесткой оценки эскадра еще ни разу не получала, и так безжалостно никто еще не обвинял командующего во всех военно— морских грехах. Может, что— нибудь личное? Не похоже: из одного выпуска, и не здравый адмиральский смысл мирит цапавшихся в училище курсантов, а молчание тех одноклассников, что на дне морском лежат. Видимо, дела на флоте и впрямь плохи, если один адмирал осмеливается хлестать другого не в уединении кабинета, а при лейтенантах. Это уже опасно для них, для офицеров линкора: начальник штаба эскадры, с легкостью арестовывавший на 10, 15 и 20 суток, и так едва удерживается в границах военно— морской брани, а послушает Немченко — так перейдет на портовый жаргон.
— Детишки в саду играют в войну повсамделишнее… — заключил Немченко.
Все, что говорил он, было столь очевидно, что даже в мыслях никто не мог возразить ему. Да, правильно, все правильно, и детишки в саду — тоже правильно.
Нельзя возразить было еще и потому, что с осени прошлого года офицеры эскадры втихую и открыто, громко в каютах и вполголоса на палубах говорили о вымученности одиночных и частных боевых учений, кляли их однообразность, виня во всем то засилье документации, то «старичков» — матросов и старшин трех подряд годов призыва, демобилизация которых была задержана приказом министра.
Полагалось — по традиции — покаянное выступление кого— либо из командующих. Но они молчали. И тогда Немченко сказал, что примерно такая же ситуация в боевой подготовке всех флотов ВМФ, а приказ министра. обобщающий результаты инспекции, появится не скоро, очень не скоро, поскольку вся боевая подготовка флотов претерпит изменения. Военно— морские силы вступают в новый этап строительства, программа же его разработана вчерне. Нельзя поэтому сломя голову бросаться на исправление недостатков. Надо думать и думать. Тем и кончился разбор.
Каюта No 61 — по правому борту, под казематом 3-го орудия 5-й батареи. В ней три обжитые койки и одна резервная, два спаренных шкафчика для «шмуток», умывальник с зеркалом, письменный стол, два стула, книжная полка.
«Думать!» — приказал адмирал, и 61— я каюта набилась артиллеристами. Говорили тихо, чтоб не услышали матросы наверху, подавленно молчали. Что-то на эскадре происходит неладное — с этого начали, этим и кончили. Что-то такое стряслось года полтора— два назад, корабли живут как— то ненормально. И «старичков» нельзя винить, хотя они и первыми отлынивают от службы. Да и как не сачковать им, если многие из них восьмой год трубят? Но и матросы— то второго и третьего годов службы все сонные какие— то, вялые, и уговоры на них не действуют, и наказания. Как жить, как служить дальше? Не зря каюту No 61 зовут приветливой. Хозяева потеснились, всем нашлось место, Борис Гущин уступил свою койку, сам забрался на верхнюю резервную, сидел по— восточному поджав ноги.
— Как служили, — сказал он, — так и будем служить. Стыдно, ребята. Не служба у нас на линкоре, а санаторий. Вы бы посмотрели да послушали, что на новых крейсерах. На вахте стоял однажды и подсчитал: на «Нахимове» за три часа одиннадцать раз объявляли боевую тревогу, обязанности по расписаниям отрабатывали. В бинокль смотрю и вижу: офицеры по верхней палубе бегают, нерадивых выискивают… Нет, тут думать нечего. Адмиралы в чем— то напортачили, палку перегнули, охоту к службе отбили. Адмиралы…
Степенный, основательный, грузный Степан Векшин оборвал Гущина, возводить хулу на адмиралов не позволил. Сказал примирительно, что адмиралов неправильно понимают, руководящие документы штаба огрубляют действительность, дают искаженное представление о благородных намерениях начальства…
— Правда, Олежка? — обратился он за помощью к Манцеву.
Лучше бы не обращался… Обмывка новой шинели — это заметили многие офицеры — сбила с Манцева гонор, полинял командир 5-й батареи, военно— морские анекдоты из него уже не хлещут. Но, к удивлению многих, вспомнил он былое и оживился.
— А как же, еще как огрубляют и искажают… Вот в позапрошлом году был в Питере случай, в цирке… Укротительница львов представление давала… И приперлись в цирк два матроса с «Чапаева», с пьяных глаз не сообразили что к чему, сняли ремни и бросились к укротительнице, спасать ее от хищников, загрызть, мол, хотели они ее. Ну, скрутили матросиков, на губу, скандал — все— таки общественное место, дело дошло до командира Ленинградской военно— морской базы. Тот и врезал матросикам по двадцать суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте. И такую формулировочку: «За пьянку в городе и драку со львами».