Если что-либо покажется «cent fois grandeur naturelle»[11], ничего! Что велико, то может быть лучше рассмотрено; для психолога подобная величина может быть только желательной.
Одного из неведомых, человека «с дороги», подобрал я. Люди, которых я анализирую, совершенно не нуждаются в том, чтобы быть литературными «величинами»; из жизни ощущения какого-нибудь тонко организованного алкоголика, мономана, страдающего психозом ужасных видений, можно вывести более глубокие и тонкие заключения о психологии эпохи, о природе действительно индивидуальных черт, чем из произведений иного великого литератора.
Большей частью это — величественные откровения самого интимного и глубокого в человеческой души; это — сверкающие молнии, которые бросают яркий, хотя и мгновенный свет в великое неведомое, в чуждую страну бессознательного.
Что эти «Certains», эти духовные бродяги, родина которых везде и нигде, погибают, не кажется ни странным, ни печальным. Они, быть может, единственная роскошь, которую еще позволяет себе теперь природа. Душа — это ее великое произведение, но она все еще созидает и экспериментирует над ним, она все еще творит новые пробные формы, пока когда-нибудь в один прекрасный день не создаст, наконец, великий сверхмозг, к которому она стремится.
Психолог, само собой разумеется, имеет неоспоримое, неограниченное право рассматривать подобный объект опыта с той же свободой, с тем же спокойствием, с тем же «по ту сторону добра и зла», с каким это предоставлено, например, ботанику, когда он исследует какой-нибудь новый вид. Этим правом я воспользовался.
Рассказ, в котором эта индивидуальная жизнь исследуется специально в области воли попа, ведется от первого лица, так как в этой форме можно лучше всего почувствовать самый интимный пульс, яснее всего услышать легчайшее трепетание нового духа, рвущегося из зародышевых оболочек бессознательного.
Берлин, Троицын день, 1893.
В начале был пол. Ничего, кроме него, — все в нем.
Пол был бесцельное и безбрежное древнего Анаксимандра, когда он грезил о первоначале Я, Дух Библии, который парил над водами, когда еще ничего не было, кроме этого Я.
Пол — это основная субстанция жизни, содержание развития, внутренняя сущность индивидуальности.
Пол — это вечно созидающее, изменяюще-разрушающее.
Это была сила, посредством которой Я бросило атомы друг на друга, — слепая похоть, которая повелела им соединиться, которая заставила их создать элементы и миры.
Это была сила, которая привела частицы эфира в неописуемое стремление соединиться друг с другом, вызвала в них горячие вибрации и создала свет.
Это была сила, заставлявшая электрический ток замыкаться, молекулы газа взаимно отталкиваться, таким образом, пол есть жизнь, свет, движение.
И стал пол безмерно жадным. Он создал щупальца, воронки, трубки, сосуды, чтобы всосать в себя весь мир; он создал протоплазму, чтобы наслаждаться бесконечной поверхностью; все жизненные функции он втянул в свою жадную пасть, чтобы удовлетвориться.
И он изменялся в бесчисленные формы, и не мог успокоиться; вливался в бесчисленные формы, и не мог удовлетвориться. Он бешено стремился к счастью в трохитах, он ржал по наслаждению в первой метадзое, разорвав на две части первоначальное существо и разделив себя самого на два пола, жестоко, грубо, ко взаимному разрушению, только для того, чтобы создать новое, более утонченное существо, которое могло бы изобрести еще более сложную оргию удовлетворения для вечно голодных демонов его похоти.
Таким образом, пол создал, наконец, для себя мозг.
Это было величайшее произведение его похоти. И начал он над ним работать и извиваться около него, и кружиться, и вывернул его в органы чувств, и на тысячи видоизменений разделил то, что было цельным, дифференцировал общие чувства в отдельные чувственные впечатления, порвал их взаимную связь, так что одно и то же впечатление стало проявляться в разных ощущениях, так что единый мир стал представляться десятеричным, и, где раньше находила себе пищу одна сила, теперь кишели тысячи.
Это было рождение души.
Пол полюбил душу. На своей гермафродической груди он дал окрепнуть мозговой душе; он был для нее аортой, которая вливала в нее кровь жизни из сердца бытия; он был для нее пуповиной, связывавшей ее с матерью всего сущего; он был фокусом, через который душа видела; гаммой, через которую она воспринимала мир, как тон; сферой, в которой она испытывала величайшее наслаждение, величайшее страдание.