Достав безопасный «жилет» (здесь он есть), я поскреб подбородок. Обошелся без мыла — растительность на лице жидкая. Пацан. Сбегал к дощатому сооружению во дворе, умылся. Идти в народ после вчерашнего не хотелось, но пришлось. Я побрел. Встречные сестрички и санитары вежливо здоровались, но при этом смотрели с любопытством. Надеюсь, в лазарете я ничего не развалил.
Проходя мимо открытых ворот, я глянул на луг. На нем было пустынно. А где казаки?
— На рассвете ускакали, — пояснил отловленный санитар. — Им приказ вышел.
На рассвете? Я глянул на подаренные часы. Одиннадцатый час. Ничего себе поспал! Почему никто не разбудил? А кто раненых оперировал? Оказалось: никто. Их сегодня не привозили.
Кстати, раненые… Я направился в бальный зал. Проблем там не оказалось, но я на всякий случай раненых подпитал. В ответ слышал: «Спаси Бог!». Знают о моем даре, такое не укроешь. Последним подошел к раненому казаку.
— Как дела, Тимофей? Рана болит?
— Ноет трохи, — сказал он. — Благодарствуйте, дохтор! Жизню спасли.
— Работа у нас такая, — сказал я и положил руку на повязку. Короткое свечение.
— Брательник ко мне заходил, — сообщил Тимка. — Подарок тебе передал.
Еще один? Странно. Тимка оглянулся по сторонам и сунул руку под подушку. Достал что-то в тряпице и протянул мне. Я развернул. Пистолет! Небольшой, на затворной раме длинная надпись по-английски. Я различил: «Герсталь, Бельгия…» Браунинг?
— Ты ему вчера свою пистолю отдал, вот брательник и говорит: «Нельзя дохтуру без оружия. Вдруг герман наскочит?»
Отдал? Не припомню. К казакам я прибыл с кобурой на ремне, урядник заинтересовался. Я достал люгер и рассказал, какой это замечательный пистолет. Он все языком цокал. Но чтоб отдать… Сам забрал у пьяного. А чтоб доктор шуму не поднимал, браунингом отдарился. Ну, казак, ну, жучила! Но, с другой стороны, прав. Ему люгер нужнее — в бою может жизнь спасти. А я врач. Зачем мне здоровенная «пушка»?
Я сдвинул защелку и вытащил магазин. Пустой.
— Вот! — Тимка протянул тяжелый кисет.
Развязав стягивавший горловину шнурок, я обнаружил внутри извалянные в махорке патроны. Взял один. Калибр 7,62[21], карманный вариант.
— Благодарю, братец!
Рассовываю подарки по карманам и ухожу. Теперь можно и позавтракать. Завтрак здесь — это наш обед. С утра подают чай с выпечкой, к слову, вкусной. Завтрак в полдень. Раненых кормят хорошо, врачам тоже перепадает. На фронте с едой хуже.
Поел. Водки мне не предложили, сам просить я не стал. Не опохмеляюсь. После завтрака пошел навестить Карловича. Следовало сразу, но я оттягивал — не хотел нарываться на выговор. Все равно пришлось.
Доктор выглядел молодцом.
— Добрый день, Валериан Витольдович! — сказал мне, улыбнувшись. — Проведать зашли?
— Рану надо посмотреть, — буркнул я.
— Смотрите! — разрешил он.
Я размотал бинт. Отдирать не стал — зачем человека мучить, только приподнял край и исследовал кожу вокруг раны. Покраснения нет, припухлости тоже. Замечательно.
— Воспаления не чувствую, — согласился Карлович. — Температуры нет. Помогло ваше свечение. Как вы это делаете?
— Самому бы знать. Прикасаюсь и чувствую, как исходит тепло.
— Давно это у вас?
— После операции. Я тогда свою рану лечил. Догадался и стал к другим применять.
— Неисповедимы пути господни! — перекрестился Карлович. — Правильно поступаете. Раз есть дар, грех не использовать.
Он замолчал, разглядывая меня. Я сжался, ожидая разноса, и тот последовал.
— Вы способный хирург, Валериан Витольдович. Раненых любите, что для врача необходимо. Храбры — лазарет отстояли. За это вам люди благодарны. Но я все равно сделаю вам внушение.
За немца или вчерашний загул?
— Вы ходили по лазарету с пистолетом. Зачем вам оружие? Мы врачи, а не строевые офицеры. Сестры пугаются. Оставьте эти окопные привычки!
Всего-то? А я-то ждал! Хорошо, что браунинг в кармане.
— Нет у меня этого пистолета. Уряднику подарил.
— Правильно поступили! — обрадовался он. — Пусть казак воюет. Кстати, — в глазах его появилось смешинки. — Вы хорошо пели вчера. Даже я заслушался.
М-да. Чувствую, что краснею.
— Песни незнакомые. Нам вы таких не исполняли. Про казаков явно поэт сочинял. Не вы часом?
— Не я. Александр Розенбаум. Кстати, врач.
— Не слыхал. Немец?
— Еврей.
Карлович морщится. Сам он немец, фамилия у него Рихтер. Немцев в России хватает, жили на отжатых территориях. Офицеры и врачи, чиновники и торговцы… С началом войны отношение к ним изменилось — с другой стороны фронта тоже немцы. В моем мире это кончилось погромами и ненавистью к императрице — немке по происхождению. Здесь этого пока нет, но Карлович тревожится. Потому немец, сочинивший песни про казаков, был бы к месту. А тут еврей влез…