Чтобы утолить своё беспокойство, он заставлял Иллария подолгу читать ему псалтырь. Епископ сидел в кресле и слушал, как колебалась его душа на волнистых переливах древнего языка и как жизнь с её огорчениями облекалась в голубые небесные ризы.
Каждый день Илларий докладывал владыке то о расстреле того или иного пастыря, то о кощунствах над святынями, то о разрушении церквей и монастырей…
Епископ молча слушал его и всё время прикладывал руку к сердцу. По ночам, охваченный неясной тревогой, поднимался с постели, подходил к тёмному окну и крестил частыми крестами заснувшую русскую землю, и всегда она представлялась почему-то в виде Гефсиманского сада, из которого в страхе бегут ученики Христовы.
В один из снежных декабрьских дней владыка решил объехать ближайшие приходы, чтобы посмотреть, как живёт его паства, не ушла ли она от Христа, не погасли ли в это ветровое время светильники пастырей.
На рассвете епископ Палладий с келейником Илларием на простых крестьянских санях выехал из монастыря, одетый в баранью шубу, тёплую шапку с наушниками и валенки.
Ехали сугробными голубыми полями. Свежий ветер, пахнущий родниковой прохладой, неоглядность поля, похожего на степь, звёздная россыпь снежинок, белые берёзы у края дороги и сам он, одетый по-крестьянски, так не похожий на блистательного епископа, вселяли в душу радость, похожую на румяное бодрое яблоко.
В одном месте сани увязли в глубоких сугробах, и владыка с келейником помогали лошади выбраться на твёрдую дорогу.
Приехали в село Отрадово. Над церковными дверьми висела вывеска: «Народный дом товарища Ленина». В ограде лежал разбитый колокол…
С настоятелем прихода отцом Андреем отслужили молебен в амбаре, превращенном в церковь. За недостатком места богомольцы стояли под открытым небом и все навзрыд плакали…
В селе Преображенском пьяные парни сожгли церковь, а поэтому краткий молебен служили на развалинах, и почти все стояли на снегу, на коленях и громко выкрикивали слова молитв:
— Господи, спаси! Господи, помилуй!
Во время служения в лесу раздалось несколько ружейных залпов.
Пронёсся испуганный шёпот:
— Расстреливают…
В соседнее с Преображенским село Лыково владыка не поехал. На днях убили там священника, а церковь превратили в кооператив.
По дороге к селу Званову среди поля повстречали старика в рясе и с котомкою за плечами.
Владыка остановил лошадь и подозвал к себе путника, оказавшегося священником Василием Нильским.
— Откуда и куда, батюшка? — спросил Палладий, благословляя отца Василия.
— Скитаюсь, владыка. Из села Орехова меня выгнали. Церковь мою запечатали. Хожу я из деревни в деревню с Христом попутчиком да с алтарём Его за спиной…
— Как так с алтарем?
— В котомке у меня антиминс, Чаша деревянная, епитрахиль да служебные книги. Приду в какую-нибудь деревню, разложу в избе или в летнее время в лесу свой антиминс и начну совершать Святые Христовы Тайны.
Владыка не мог сдержать слёз, слушая священника-странника… Когда распрощались, то владыка долго смотрел ему вслед и мысленно благословлял страннические пути его…
Много тяжёлых впечатлений вынес владыка из своих скитаний по приходам. Много слёз, горя и ужасов впитала душа его… И замутился бы разум его от отчаяния, если бы мысль епископа не останавливалась бы в раздумье над огоньками свечей в тёмных амбарах и сараях, превращённых в церковь, на богомольцах, стоящих на снегу, на коленях, и в особенности на том священнике с алтарём за плечами, шагавшем по крестьянским дорогам… с деревянной Чашей Христовой…
После поездки по приходам владыка простудился и слёг в постель. Был сильный жар. Владыка бредил. Илларий смачивал ему голову холодной водой, гладил горячие его руки и часто крестился в углу у тёмных икон.
С каждым днём владыке становилось всё хуже и хуже.
Однажды он позвал в бреду келейника и крепко обнял его.
— Вот бы, Илларий, — говорил он через силу, — обойти бы всю землю русскую в убогом наряде странника, с посохом в руке и сказать всем чающим Христова утешения одно заветное слово… Жжет оно меня, а сказать не могу…
Тихий монастырёк в берёзовом лесу… Слышишь, Илларий, монашеское пение? Это берёзы поют… Иорданов, ты опять выпивший? Что? Не можешь? Больше, говоришь, велелепности, когда выпьешь? Ах, неуспокоенный ты человек!.. А парни-то в часовню за нуждою ходят… Ты, говорит, стакан в Чашу Господню преврати… А берёзы-то поют и зовут… зовут… Вот бы рясу чёрную… Простую… посох… Алтарь за плечи… И пойти, пойти по утренней росе… По лесной дороге… Умыться родниковой водой, цветы послушать и опять пойти… подвиг восприять! А по дороге идёт отец Василий с деревянной Чашей, и вокруг него ночь и падает снег… а он идёт… идёт…