— А-н-т-и-х-р-ист!..
Слушали напряжённо, не дыша. В страхе притаились суровые люди с детскими испуганными глазами, кивали головами и вздрагивали.
Острыми глазами впился старик в звёзды и как бы сквозь полусон певуче, словно перебирая струны, сказывал:
— В час ночной, когда молитвенны часы и спящий мир безгрешен, раскрывает Спас окно Своей небесной горницы и глядит на маленькую землю и грустит. Он ищет очами звёзды земные — главы и кресты золочёные, где лежит Его любимица — земля святорусская, и, найдя её, долго глядит Спас на звёзды её, золотом горящие, и грустит пуще всего.
Кровью обливается сердце Спасово глядючи, как спит в тихий час ночной Его любимица — Русь Святая и не чует бед и напастей, ей уготованных.
Спит Расеюшка, скорби свои грядущие не ведающая, а Спас жалостный тихо благословляет из окна небесной горницы тихий её покой, а Сам плачет…
Идёт время, идёт… Исполняются сроки. От звезды к звезде, от былинки полевой до камней подводных пронеслась тревога, и затаилась природа, и ждёт дня великого и страшного.
Не чуют люди тревоги и не слышат, как страшно затаилась земля.
Поглядел я на жизнь больших городов, на фабрики, на шум и грохот адских машин, на гордое измышление ума человеческого, на пугливые растерянные лица, на злобу звериную, на жадность неутолённую, на души неуспокоенные, и сказало мне сердце: «Гибель миру сему!»
Я глядел на детей хилых и болезненных, без Христа живущих, на юношей с речами богохульными и песнями бесстыдными, на девушек в омуте житейском тонущих, и говорило мне сердце: «Скоро гибель!»
Я проходил с посохом и сумой по путям бескрайним Родины моей скорбной, и не нашёл я древлего истового благочестия, умерла старая Русь — скорбница, печальница, молитвенница, и сказал я в сердце своём: «Гибель скоро!»
И глядел я на пастырей-подвижников и видел, как опускались у них руки и слова застывали на устах их при виде беззакония, и голос невидимый сказал мне: «Горе Родине твоей!»
В часы ночные приникал к росной земле и слушал, как гудит она.
Я чуял тревогу в шуме лесов, в мерцании святых звёзд, в тихих переплёсках рек и морей, в кровавых вечерних зорях, в завывании волков, в шуме непогод, в смехе младенца играющего…
И сказало мне сердце: «Наступает день великий и страшный!»
И пошёл я, старый, к людям с тревогой своей и осмеян был, и поруган, и камением был побиен…
Старик вздохнул с тихим всхлипом, и вздох был такой, что казалось, понёсся он в звёздную высь, что дошёл он до самых звёзд и овеял их, чистых, земной тяжкой горечью.
— Кто перенесёт дни грядущие, — с каким-то надрывом продолжал старик, — кто стерпит невыносимую скорбь? Море мятётся, земля иссыхает, небеса не дождят, растения увядают, души каменеют.
Будут люди искать помощи, а помощи не будет нигде…
Поля Родины нашей усеяны будут трупами братьев и сестёр. Младенец детства своего не увидит и в слезах умрёт на тощей груди голодной матери своей.
Тогда сильно восплачет и воздохнёт всякая душа.
На земле безводной, без цветов полевых и лесов прохладных, воцарится антихрист!
С рыданием будут встречать друг друга, обнимутся и умирать будут на торжищах, и некому будет хоронить… живые завидовать будут мёртвым.
— Что же нам делать, дедушка? — кто-то произнёс в бессильном страхе и заплакал.
Старик подумал, взглянул на звёзды — спросил их о чём-то и шёпотом, раздельно, словно передавая какую-то великую тайну, сказал:
— Молиться надо!
Он закрыл лицо руками, опустил на колени голову, задумался и опять, как в легком прозрачном полусне, зашептал:
— Идёт время, идёт… Кто остановит шествие его? Кто предугадает думу Господню?
В страхе притаились суровые люди, с детскими испуганными глазами, кивали головами и тихо плакали. А кругом ночь. Звёзды. Сияют они над маленькой землёй и шепчут:
— Спи, маленькая, спи. Забудь свои скорби. На тебя глядит из окна небесной горницы Спас Милостивый и тихо сквозь слёзы благословляет.
1924
ПАДАЮЩИЕ ЗВЁЗДЫ
В старой беседке, пахнущей яблоками, сумерничали сторож Семён — седовласый, бровастый, в полушубке; бобылка Домна, скрюченная старуха с замученными глазами; работник Захар, только что выпущенный из солдат, и пастушок Петюшка — мальчик лет двенадцати, с вымазанными дегтем ногами (чтобы не прели).
В разбитое окно беседки видны были река в дымке осенних сумерек и широкий фруктовый сад в золоте и ржавчине осеннего убора. По саду пробегал упругий ветер, и было слышно, как полновесно падали яблоки.