В беседке говорили о жизни.
— Жизнь прожить — не поле перейти, — рассуждал Петюшка, выбирая в корзине яблоко, — сразу в обнимку её не возьмёшь. За ней поухаживать надо, как парень за девкой. Я уже, почитай, с самой зыбки на земле маюсь и уже успел хватить шилом патоки. Я теперича всё превзошёл! Вот ты, бабушка Домна, всё плачешь да хрундычишь: «Ох, тошненько, и зачем меня мать на свете родила». Таких плакс жизнь не любит. Ежели нюни распустишь, тебя и шибанёт жизнь под самое сердце…
— Да как же не плакать-то, головастик ты мой, — всхлипнула Домна, — когда забыла меня Царица Небесная. Из побоев, попрёков да слёз я сшита!
— Так, говоришь, ты тоже лаптем щи хлебал? — спросил Петюшку сторож, раскуривая трубку.
— Было и так, что не только щей, но даже и лаптей-то у меня в помине не было. С апреля и до первого снега всегда босиком ходил!..
Он в задумчивости поиграл яблоком, подбросив его, как мячик, и сказал:
— Я так полагаю, что жизнь у нас не в пример тяжельше вашей. Вы жили на солнышке, а мы на ветру и на вьюге. Вы того не знали, что мы теперь знали, что мы теперь знаем.
— Это правильно, — согласился Семён, — ребята ноне шустрые пошли!
— Сколько же тебе лет-то, Петруша? — плаксиво спросила Домна, слушавшая его с раскрытым ртом, — уж больно ты заголовистый да вумный!
— С Петрова дня тринадцатый пошёл. Дело, бабушка, не в летах, а в умственности. Иному и шестьдесят лет, да разума нет. Борода с ворота, а ума с калитку!
— Это ты, Петька, не про меня ли? — пробурчал сторож, пощупав широкую бороду, — мне как раз ноне шестьдесят стукнуло!
— А разум у тебя есть? — промерцав глубиной своих больших глаз, спросил Петюшка.
— Знамо дело, есть.
— Ну, значит, я не про тебя. Расти бороду дальше.
Работник, откусив яблоко, фыркнул и чуть не подавился.
Семён нахмурился и погрозил Петюшке пальцем.
— Ты над бородой не смейся. Все святые угодники с бородой ходили!
Петюшка не стерпел, чтобы не спросить с язвинкой:
— Ты, дедушка Семён, тоже святой?
Работник раскатился таким ядрёным хохотом, что тихая Домна вздрогнула и прошипела:
— У, леший, чтоб тебе рассыпаться!
Сторож рассердился и ушёл из беседки, хлопнув дверью.
Было слышно, как ворчал он среди яблонь:
— Шалыганы! Лаптезвоны! Наживите свою бороду, тогда и зубы скальте!
Когда остыли от смеха, то в беседку вошла тишина и острее запахло яблоками.
Петюшка посмотрел в окно, за которым кружился листопадный вечер, цепляясь за реку, яблони, заречную мельницу, и вздохнул:
— Скоро и солнцу конец. Пойдут дожди, а там снег, сани, мороз да вьюга!
— Спаси, Господи, и помилуй, — перекрестилась Домна и согнулась ещё ниже.
Помолчали, и все подумали о солнечных разливах на полях, о золотистом колебании ржаных колосьев, о тёплых пыльных дорогах, по которым так хорошо ходить босиком, о рассыпанных по траве росинках, о румянояблочных утрах и медовых песенных вечерах с коростелями, зарницами, неугасными зорями.
— Скоро, поди, Петюшка, уйдёшь от нас? — спросил работник.
— Недельки через две, а то и раньше!
— Что же ты, болезный, делать-то будешь? — пригорюнилась Домна.
— Жить буду. Получу я за пастушество пять мешков картошки, капусты, огурцов, сукна на костюм, денег и пойду в город. Там газетами буду торговать, а может быть, и в школу поступлю. Хочу в ремесленную. В наше время ремесло надо знать.
— А чей ты будешь? — опять спросил работник затуманенного сумерками Петьку.
— Ничей. Сам по себе. Ни отца, ни матери не знаю. Я уже давно один живу.
— Си-и-ротиночка… — по бабьей своей жалости протянула Домна.
— И тебе не жалко, что ты один на свете мытаришься?
— Не. Я уже большой.
В это время пришёл Семён, потирая руки от вечернего холода.
— Зябко, — сказал он и уселся на полу.
— В жизни я не пропаду, — продолжал Петька, — у меня метинка есть!
— А где она, эта метинка-то? — спросил сторож.
— Тута вот!
Петька показал на подбородок.
Все молча пощупали свои подбородки и вздохнули.
— А у нас и нет этой метинки… Вот жалость-то, прости Господи!..
Окно беседки стало чёрным, и по небу побежали звёзды. Работник хрустко зевнул и сказал:
— Пора на боковую!
Все вышли на крыльцо и молча посмотрели на шуршащий сад и на небо, по-осеннему просторное, пронзённое чёткими звёздами.
Одна из звёзд оборвалась с неба и ярко упала.
Домна вздохнула и перекрестилась: