Тять, грустно мне бывает, когда солнышко погасает… я всегда протягиваю руки к солнышку, словно задержать его хочу… а оно гаснет тихо, тихо, как песня.
Тять, можно остановить солнышко, чтобы оно всегда светило и не закатывалось?
— Нельзя! — шептал Клим, поникнув кудлатой головой и думая о чём-то неотвязном, безрадостном.
— Почему, тять, всё хорошее и светлое так скоро кончается?..
Тять, уйти бы в луга, в цветы… маленькую избу построить на берегу реки, около леса… чтобы вдали церковь была маленькая, старинная, как у нас на селе, и по утрам и вечерам звонили бы в маленький колокол… я, тятька, звон страсть как люблю!.. Мне учительша про рихметику толкует, а у меня перед глазами луга цветистые, леса чёрные, как в сказке, а в ушах звон речки, шелест травы и чья-то песня, вроде той, что певают деды у монастырских ворот…
— Чудной ты, Митрошка…
— Тятька, что, душа у кота есть?
— Дурында ты большая, Митрошка! Кто же ему мог душу всунуть! Ведь кот-то бездушевный!
— И коты, значит, не могут понимать нашего разговору?
— Коты-то? — переспрашивает Клим, видимо, озадаченный вопросом, и, не удовлетворив Митрошку ответом, шепчет раздумчиво:
— Дурында ты, Митрошка, писаная…
— Тятька, зачем меня на улице ребятишки побогаче голодранцем зовут?
— На то они и богатые, чтобы над бедными издёвки творить!..
— А почему ты не разбогател?
— Потому что ума у меня много! Умные люди завсегда не жравши сидят…
Лежит Митрошка на берегу речки Болотовки, слушает, как поёт она, и думает: как бы найти золоты ключи в Волге-матушке и раскрыть райские двери…
И не будет тогда бедности и слёз, и ребятишки побогаче дразнить тебя не будут и не будут бить аршином за украденную салаку, и солнышко, золотое, доброе, будет светить всегда…
Как бы найти ключи заветные от радости и счастья человеческого?
Митрошке пятнадцать лет. Такой же задумчивый и угловатый, в длинных отцовских брюках и с вихрами волос. Книжки стал доставать читать, с котами перестал дружбу водить и в укромном уголку стал что-то писать.
Придёт Клим пьяным, лежит на полу и бредит…
В окно дождь сочит осенний. Ветер рвёт ставень и завывает в трубе. Мать сидит у окна и шьёт при свете маленькой лампы.
Митрошка лежит на портняжном столе и пишет огрызком карандаша на серой лавочной бумаге.
— Чевой ты, сынок, там пишешь?
— Так, ничего! — отвечает Митрошка.
Раз Митрошку услали в лавку за селёдками. А Клим вынул из его сундучка «писанья» и стал читать по складам:
«Жить надо как следовать быть… Любовь должна как солнце светить на земле, и каждый из человеков из всех сил должен стараться найти золотые ключи человеческого счастья. У нас нет жизни — а есть слёзы…
…Хорошо быть с природой. Она имеет очень понятливую душу. Глядишь на неё, и на душе у тебя радостно и покойно… И хочется мне с тятькой и мамкой уйти очень далеко…»
«Ишь ты, какой занятный!» — самодовольно бормочет Клим.
— Агафья, послушай, что наш Митрошка-то пишет!
«Видел я сон. Как будто бы я шёл по очень большому полю, и на мне была одежда, как у Архангела, что на картине, и одежда эта белая — снега белее, и в руке у меня восковая свеча, и горит свеча очень светло и всю дорогу освещает, а дорога была гладкая. На душе у меня была такая радость, как в тот день, когда тятька не пьянствует и мы пьём чай с баранками…
И вот подул ветер, сильный-пресильный… и потушил мой огонёк.
И темно сделалось вокруг. И на душе у меня было очень страшно.
Я проснулся, была ночь, тятька лежал на полу пьяный и бредил…»
— Чудной Митрошка! — растроганно шептал Клим, всплакнув над его писаньем.
1923
РОДНЫЕ ОГНИ
Этюд
Сквозная и голубая, как ломкий весенний лёд, осень. Воздух пахнет родниковой водой. В лужах небесная синь, блёстки солнца и увядшие листья.
Большая с глубокими колеями дорога. Поникшие верстовые столбы. По обе стороны дороги широкие крылья полей. Над ржаными скирдами вьются вороны. От земли идет тонкий-тонкий, едва ощутимый хрустальный звон, какой бывает только солнечной листопадной осенью.
На старом тарантасе, на котором когда-то ездили сельские батюшки и деревенские богатеи, мы проехали много вёрст. Костлявой рыжей лошадью, прозванной Самолётом, правит крепкий старик Савва, пахнущий овчиной, ржаным хлебом и дымом избы, — запах избяной, ржаной Руси!
Несмотря на то что много было тряски, часто приходилось переезжать через большие осенние лужи, было приятно сидеть в пыльном тарантасе на душистом сене, следить за переходами и тонами теней, слушать землю и пить осенний родниковый воздух.