Однако, поговаривают в Городе, что теперь в знатных домах девичьи покои освещают не чистыми восковыми свечами, а чадящими масляными лампами. На всякий случай.
Закат
Вечерний Город покрыт тенями и оттого кажется куда красивее и загадочнее, чем он есть на самом деле. Я смотрю на глиняные стены домов, на которых торопливые руки уже намалевали известью белые треугольники – знак траура, на то там, то здесь встречающихся на улице солдат с хмурыми лицами, на кошек, лакающих воду из нечастых ручьев, и думаю, что сегодня Город потерял еще одну тайну.
Хотя все вокруг озабочены совсем другим – Правитель умер этим утром. Умер не то, чтобы неожиданно, умер, проболев три недели, так что верховные власти успели прислать из столицы вооруженные отряды на случай мятежа. Все вокруг шепчутся, что Правитель прожил не так уж и мало – пятьдесят семь лет, и тридцать пять из них он управлял городом, мудрой и верной рукой ведя его к процветанию. А мои мысли заняты совсем другим.
Дело в том, что сегодня в Городе умер еще один человек. Умер внезапно, не попрощавшись ни с кем. Впрочем, ей и прощаться-то было не с кем. Щипачиха поутру, по своему обыкновению пришла в заведение чернобородого Ассура и только обратила алчный взор к кувшину молодого кислого вина, которое ей вынесли, как прохрипела что-то невнятное и рухнула на покрытый мелким белым песком пол задних комнат.
Нечего сказать, быстро она умерла, предоставив Ассуру разбираться с последствиями. Он тут же послал вестников по кварталу Цветов, и матушка Ним отправила меня к нему вместе с десятком серебряных монет (потому что, когда кто-то умирает внезапно в квартале Цветов, без взятки это дело не уладить) и полным набором погребальных одежд, начиная от полотняной рубахи и заканчивая расшитым треугольниками оплечьем.
У Ассура уже суетились старухи, обмывая тело. Поскольку мне велено проследить, чтоб все было сделано, как следует, я встала у стены и принялась перебирать одежду Щипачихи, сваленную в углу. Обычные, не слишком чистые тряпки, неожиданно искусно сделанный пояс и багряный кисет, привязанный к нему. В кисете нюхательная смесь и какой-то продолговатый предмет. Обдув его от крошек, я обнаружила изящную полую золотую трубочку, покрытую филигранной чернью. Для чего была нужна эта странная трубочка? И тут меня осенило. Я подошла к столу, на котором лежит тощее тело Щипачихи и вгляделась ее худые, покрытые опавшими синими узлами вен ноги. Так и есть – на левой ступне не хватает мизинца.
И когда-то этот недостаток заменяла та самая золотая трубочка. Горло мне перехватил спазм, слезы было уже не удержать, и я вышлаиз комнаты, чтобы не позориться, рыдая над телом старой шлюхи. Над телом когда-то прекрасной и грозной в своей прелести Галатеи золотой мизинец.
И все-таки странно, что она умерла в один день с Правителем. Словно бы она поспешила за ним, чтобы не опоздать на суд, чтобы там, в загробном мире, предъявить тамошнему Правителю свою изуродованную ногу и свою изуродованную жизнь и добиться, наконец, правосудия!
Прочитать три раза
Вы помните ту моавитянку, которая послужила Астарте, родила четырех близнецов и поселилась в чудесном имении за Городом? Ну, ту самую, которая не ощущала запахов и выдержала месяц жизни в кожевенной слободе? Так вот на днях с ней случилась презабавная история. Надо сказать, что моавитянка эта, несмотря на свой ущербный нос, а может быть, именно из-за его ущербности, необычайно любит воскурять благовония. И вот на днях ей удалось добыть чрезвычайно редкий состав – "Евины волосы", с которым нужно быть очень осторожным.
А именно: требуется смешать состав с равным количеством елея, поджечь получившуюся смесь, трижды прочесть краткую молитву Акидис, покровительнице любви земной и грешной, и тут же гасить благовоние. Если все проделать, как должно, комната наполнится ароматом, подобным аромату медоносного луга в июне. Но если промедлить и оставить состав горящим еще хотя бы минуту, благоухание обратится в необычайную вонь, которую вывести чрезвычайно трудно.
И вот наша моавитянка смешала "Евины волосы" с елеем, и подожгла, и принялась читать молитву. Но – как она сама потом рассказывала – на нее внезапно напал странный столбняк. Только она произнесла в третий раз слова "И привлеки ко мне сердца тех, кто мил мне, и не дай моему сердцу склониться к тому, кто ко мне равнодушен" и собралась погасить огонь медным колпаком, как последняя строка молитвы словно замкнулась в кольцо, и сколько моавитянка не старалась, все кружилась и кружилась у нее в голове, все повторялась и повторялась. Бедная женщина стояла посреди комнаты и бессильно смотрела на блюдо, в котором догорал состав, источая – как она знала, но не могла почувствовать – чудовищное зловоние. И вдруг как будто кто-то хлопнул ее изо всех сил ладонями по ушам, и из носа выскочила пробка, она ощутила запахи. К несчастью, запахи те были отнюдь не приятными. С криком выбежала моавитянка из комнаты, и из дома и велела своим рабам немедленно растворить все окна и выносить из помещений мягкую рухлядь с тем, чтобы она окончательно не провоняла.