У госпожи Ананд ноздри затрепетали от ярости.
— Да что ты мне тычешь в нос своим уставом? Ты, что ли, не нарушаешь его?
— Нет, я не нарушаю.
— Нет, говоришь? А кто допоздна разгуливает по городу?
Рамратия от удивления даже рот открыла: ну и госпожа секретарь!
— Кто бы меня отпустил разгуливать по городу? — со вздохом проговорила Бэла.
— Тебя да не отпустят… Ты почему заставляешь работать на себя персонал общежития? Почему готовишь пищу на плите в молочном блоке?.. Молчишь? А эти вот, — она кивнула на Мунию и её дочь, — они тебе не прислуга, а обслуживающий персонал общежития и работать на тебя не обязаны. Понятно?
Бэла промолчала. Вместо неё заговорила Рамратия:
— Зачем напрасно обвинять человека? На ту плиту госпожа Бэла даже чайник не ставит. Зачем так несправедливо?
— А ты заткнись! И не имей привычки рот разевать, когда говорят старшие! Пораспустились тут! С позором выгоню!
— Ну и выгоняйте! — вспылила Рамратия. — Виноваты — выгоняйте! А позорить человека ни за что…
— Не надо, Рамрати, — спокойно прервала Бэла и, повернувшись, молча удалилась в свою комнату…
Во всех окнах общежития горел свет, переулок гудел, как потревоженный улей. Отчаянно заливались сбежавшиеся к воротам собаки, разноголосым хором откликаясь на визгливые выкрики госпожи Ананд.
Госпожа Ананд едва не задохнулась от ярости. Да как она смела? Перед самым носом хлопнуть дверью!.. На устав ссылается? Ну, я ей покажу устав!
— Абдул!
Абдул распахнул дверцу машины. Госпожа Ананд откинулась на спинку сиденья. Абдул не сводил глаз с ворот общежития. Никто не провожал его хозяйку.
Лимузин ещё не тронулся с места, а ворота уже с треском захлопнулись.
Г оспожа Ананд в ярости что‑то пробормотала сквозь зубы. Шум мотора заглушил слова.
Разнос, учиненный начальством, поднял на ноги все общежитие, в освещенных проемах окон мелькали тени.
— Муния! — донёсся из комнаты голос Бэлы. — Скажи всем, чтоб гасили свет!
Старухе не пришлось даже подниматься на второй этаж: приказание Бэлы услышали, и огни в окнах погасли один за другим. Как обычно, оставалось освещенным лишь окно комнаты, где живёт Аннапурна. Она занимается: завтра у неё экзамен. От одного воспоминания об Аннапурне у Бэлы сразу стало теплее на душе.
…А куда это исчезла Рамратия? Небось отправилась разносить новость по комнатам. Хоть света в окнах нет, обитатели общежития ещё долго будут обсуждать происшедшее.
Наконец Бэла улеглась. Все тело полыхало будто в огне, и ватное одеяло казалось ненужным и тяжелым, хотя на дворе стоял уже декабрь. Мелькнула мысль: почему это у госпожи Ананд, когда она злится, так неприятно выпирают передние зубы? И руками размахивает точь–в-точь как Г ори — судомойка из соседнего квартала.
— Сестрица! — это шепот Рамратии; наверно, уже успела обежать все общежитие. Бэла не откликнулась. Но Рамратию не проведешь. Она знала, что Бэла не спит. Кутаясь в старенькую накидку, Рамратия заговорила будто про себя:
— О господи! Ночь–полночь, является тут, да ещё чуть не в драку.
Бэла опять ничего не ответила, и тогда Рамратия забормотала скороговоркой:
— Глазищи‑то свои выпучила, так её и испугались! Не знаешь — не говори. «Прогоню!» — кричит. Да как у неё язык‑то поворачивается? Всю жизнь только тем и занималась, что прогоняла. Так я и испугалась! Рамратия никого не боится — ни тигров, ни бхутов[4]…
Бэла чуть не расхохоталась: уж очень забавно звучало это в устах Рамратии, которая больше всего на свете боялась кулаков своего мужа.
А Рамратия, укладываясь под одеяло, продолжала:
— Сама ещё только села в это кресло, а хочет, чтобы её все слушались, как, бывало, нашу прежнюю начальницу… Да, Рам ал а — вот была человек… А ты хоть лопни — до неё тебе далеко…
Рамратия протяжно зевнула.
— «Я до вас доберусь!» — передразнила она начальницу. — Добирайся, добирайся… пока до тебя самой не добрались.
Часы пробили один раз. Сколько же это — час или уже половина второго?
Свет в комнате Аннапурны тоже наконец погас. Кашлянув раза два, Рамратия сонно засопела.
Воцарилась тишина. И только тогда в душе у Бэлы словно плотину прорвало: она беззвучно заплакала. Много дней она жила спокойно, и вот снова обида, точно ножом, полоснула по сердцу. Сколько же таких обид, больших и малых, выпало на её долю! Сжав зубы, она молча переносила каждый уДар судьбы, давая волю слезам только глубокой ночью.
…А госпожа Ананд сердита на неё с того самого дня, как села в кресло секретаря Общества, которое до самого последнего дня жизни занимала тетушка Рамала. С тех пор как госпожа Ананд стала членом правления, она не упускала случая втихомолку или публично лягнуть Бэлу: о чем бы она ни говорила, в каждом её выступлении неизменно упоминались ошибки и упущения в работе подчиненной. А уж после того как умерла тетушка Рамала и госпожа Ананд стала секретарем правления, началась подлинная травля.