Эти мысли так заняли мозг Хаймовича, что все физические действия он совершал на автопилоте. Совершенно бездумно карабкался по лестнице в шахте. Продирался сквозь гнилые и ржавые решетки. Подтягивал невесомое тело, протискивался через проделанную в полу кабины лифта дыру. Шагал по лабиринту коридора в хирургический отсек. Собственно, большинство лабораторий, где выращивались те или иные теплокровные особи, циклопы, химеры, амфибии, были приспособлены под некое хирургическое действо. А практически весь третий этаж. Только вот помещение, где находился и выращивался искусственный разум, было одно. Его Хаймович изучил досконально, после того как заключил договор с ИР. Вельзевул был заинтересован в том, чтобы у человека, выполнявшего эту операцию, все прошло чисто и гладко, без сучка и задоринки. Поэтому, суть предстоящего была объяснена во всех деталях, и не раз отрепетирована. И хоть краешком сознания Хаймович цеплялся за то, что Максим внесет свою лепту в данный процесс и поможет. Он боялся полагаться на случай. И надеялся, что действия Максима, если и не помогут в его деле, так хоть Максим спасет свою жизнь.
Подойдя до узкой служебной лестницы, ведущей на верхние этажи, Хаймович услышал шорох катящего за ним шара. Где он гулял, этот бильярд переросток, было непонятно. Но то, что он сейчас последует за ним, Хаймович не сомневался. Сомневался только, в его мирных намерениях. Как бы эта тварь не захотела им поужинать? И потом…Он же шар. Как он поднимется по ступенькам? Поэтому, поколебавшись, Хаймович остановился на половине пролета, чтобы подождать своего пациента.
Шар же, докатился до лестницы, крутанулся волчком, отчего песчинки пыли под ним, противно скрипнули, и изменил направление, попытавшись подняться по ступенькам.
– Бум! Трах! – между шаром и блестящими металлическими перилами (то ли никелированными, то ли из нержавейки) пролетел сноп синих искр, и в воздухе ощутимо запахло озоном. Шарик откинуло назад, и он гулко стукнулся в стену, облицованную белой керамической плиткой. От удара плитка на стене треснула, и ее кусочки посыпались на пол.
– Т-а-ак, – произнес Хаймович, наблюдая за метаморфозами, происходящими с шаром. Тот забугрился, вытягивая конечности, шкура на нем пошла пятнами, то приобретая серый цвет бетонного пола, то белой плитки. И когда он, наконец, трансформировался, то был похож на замшелую египетскую статую, выгоревшую на солнце и сливающуюся с окружающей пустыней. Только в данном случае, он сливался по цвету с полом и стенами. И его можно было принять за скульптуру какого-нибудь унылого художника авангардиста, ваяющего в стиле 'пейзаж городской свалки'.
– Мимикрия неплохая, – одобрил Моисей Хаймович, внешний вид аморфа, – Ну, что дружок? Пойдем?
Дружок как не странно, ничего не ответил, а лишь наступил передними конечностями на лестницу. Мягкие шершавые подушечки пятипалой лапы легко и устойчиво припечатали ступеньку.
***Я чувствовал, что двуногий меня боится. И не зря. Голод терзал меня изнутри. Но голос звучавший и ласково зовущий меня, успокаивал и обещал, что я съем его потом…Потом. А пока он нам нужен. И мне нужно идти за ним, и не противится тому, что он будет делать.. Хорошо. Я подожду. Я умею ждать.
***– О чем задумался, дитя природы? – спросил я у Сивуча, разглядывающего непонятные агрегаты. Все эти ящики, шкафы и коробочки подмигивали различными мелкими лампочками, словно светлячки в них поселились, а шумели они как сверчки, некоторые шкафы просто выли как жук-пугальщик. Есть такой жук, сам размером с кулак, а как заревет, словно бешеная собака, что вороны его пугаются и не трогают. Хотя безобидный жук на самом деле, мы их ели. Не очень вкусный, но какая, ни какая, а все-таки пища, для семилетнего ребенка.
– Сложно оно тут все устроено, – задумчиво сказал Андрей.
– А ты думал,- усмехнулся я,- Это тебе не ножик, где кроме лезвия и рукоятки нет ничего.
– Да я и не думал…Просто ищу красную кнопку, и никак не вижу.
– Почему именно красную?
– Есть такое предание, что важные кнопки красят в красный цвет. Ну, те, которые при нажимании к взрыву приводят…Вот их красными и делают, чтобы случайно не нажал ни кто.