— На то воля Бога, ваше величество, — смиренно ответил доктор. — Новый монарх милостив…
— Вы правы, друг мой. Никто и ничто не мешает вам проявить себя при дворе с лучшей стороны. Вы, как и все англичане, похвально трудолюбивы и рассудительны. Но я вызвала вас вовсе не для того, чтобы рассуждать о преимуществах той или иной нации. Известно ли вам, что тайна, о которой знали только мы двое, открыта?
От неожиданности услышанного Мэквилл пошатнулся. Лицо его стало белее снега, на висках проступили капельки пота.
— Это кле-ве-та!.. — прохрипел доктор и схватился рукой за ворот сорочки.
— Успокойтесь, — веер прикрывал императрице почти все лицо, только холодные и усталые глаза внимательно следили за Мэквиллом.:— Вы знали, что один из сосудов был украден? Почему я узнаю об этом лишь сейчас и не от вас?
Мэквилл был потрясен окончательно.
— Ваше величество, Дибич приказал под страхом смерти держать язык за зубами…
Императрица усмехнулась, но глаза ее были по-прежнему холодны.
— За генералом оставался должок…
Мэквилл понял, что об исчезновении сосуда императрице поведал сам Дибич.
— Однако, доктор, не спешите извинять себя. Мне кажется, был украден как раз тот сосуд, который не должен был видеть никто!
— Ваше величество, я уничтожил его, как и было уговорено между нами. Не единожды после возвращения из Таганрога я домогался быть допущенным к вам для доклада, но всякий раз вы отказывали.
— При тогдашних обстоятельствах я отказывала не вам одному! — императрица имела в виду траур по сыну и смерть в начале мая в Белеве своей невестки. — И не забывайте, Гарольд: что можно лекарю, не к лицу императрице! Хотя бы и вдовствующей.
Императрица поднялась со стула и подошла к клетке с райскими птичками. Наблюдая за ними, она продолжала:
— Несмотря на удачно проведенную вами операцию, слухи о насильственной смерти Саши не утихают. Вы и представить себе не можете, как это для меня ужасно! Однажды я уже пережила нечто подобное… Это сущий кошмар! Вы врач, вы поймете… Ночи пугают меня привидениями. Бедный Александр! Он тоже страдал мнительностью. Раз в хлебе ему попался кусочек камушка, так он возомнил чуть ли не заговор. Доктор, меня не покидает предчувствие, что не все так благополучно, как вы говорите. Пока это лишь предчувствие… — Мария Федоровна грозным взглядом смерила Мэквилла с ног до головы. Но уже в следующий миг она поняла, что любые угрозы бессмысленны, ибо оба они одинаково зависимы от воли случая.
— Будет об этом, Гарольд! Несмотря ни на что, я доверяю вам совершенно.
— Ваше величество, неужели вы могли усомниться в моей преданности? — вслед за изменившимся настроением старухи Мэквилл также начал приходить в себя.
— Мой друг, вы молоды, а я уже почти у черты… Жизнь так устроена, что правда и ложь одинаково справедливы, если каждая из них идет своим путем. Вечность примирит их.
Мэквилл был не прочь поговорить об отвлеченном:
— Ваше величество, вы правы: применительно к политике это так. Законы же геометрии предполагают, что две параллельные прямые все равно когда-нибудь пересекутся.
— Доктор, я согласна, но и в теоремах бывают свои исключения. Гарольд, у нашей тайны появился свидетель. Он прибыл в Петербург и шантажирует императора. Не знаю, чего он хочет: славы, денег, чинов… Анцимирисов! Вы слышали эту фамилию?
Мэквиллу снова стало плохо. Если бы императрица знала, чем вызван его страх, — она либо упала бы в обморок, либо — хуже того — скончалась бы от сердечного припадка.
Доктор с трудом взял себя в руки.
— Ровным счетом ничего, ваше величество.
— Немудрено. Этого человека занесло в столицу из самой что ни на есть Тмутаракани. Нынче он в крепости. Думаю, вы еще сыграете в его судьбе свою роль… Не впадайте в отчаяние! Все, что будет в моих силах, я сделаю непременно. А покуда скажу Вилламову, что в умении успокаивать нервы вы превзошли всех известных мне докторов и потому достойны нового чина.
— Благодарю, ваше величество! — прочувствованно сказал Мэквилл и с присущим ему достоинством откланялся.
В очередной раз доктор убедился, что царскую милость легче заслужить одним нечестным поступком, нежели годами упорнейшего труда.
Санкт-Петербург, 4 ноября 1826 г.
Поостыв, Дибич начал жалеть, что исповедовался перед Марией Федоровной о пропаже серебряного сосуда, а затем — о странном возвращении его на место. С одной стороны, Дибич действовал верно, зная, что императрица все еще имела немалое влияние на Николая и могла при случае замолвить слово. Однако в тактическом плане генерал поступил несколько опрометчиво. Ведь «дела есаула» как такового пока еще не было. Неизвестно, куда выведет его расследование Прозорова. И не встанут ли в противоречие друг к другу, после его завершения, интересы императора и его матери?