— Ваше преосвященство, меня интересует тайна престолонаследия… — Прозоров рисковал, понимая, в какие глубины императорской политики вторгается.
Брови митрополита взметнулись над переносицей. Сорокачетырехлетний владыко был старше Прозорова всего на восемь лет. Но дистанция между ними была преогромной.
— В какой связи сия «тайна» с таганрогскими событиями?
— Я этого не утверждаю, ваше преосвященство. Но косвенные обстоятельства… Сознаюсь, они наводят на подозрения. Ужасные подозрения! О Манифесте говорят разное. Число знакомых с ним лиц, очевидно, невелико. Но теперь, когда прошло уже четыре месяца после коронации нового императора, прежние секреты утрачивают силу! — настаивая на своем, Прозоров был уверен, что Филарет не забыл о прежней их встрече.
Филарет поднялся с высокого митрополичьего трона, обитого красным бархатом, и вышел в смежную комнату. Вскоре он вернулся с серебряным ларцом в руках, инкрустированным разной величины изумрудами. Филарет открыл ларец и вынул из него свиток.
— Запомните этот день, полковник! Когда б не смерть блаженного государя, сия бумага лежала бы до сих пор невостребованной. В ней нет особой тайны. Кроме той, что при живом Александре разглашать ее было неприлично.
Прозоров взял от митрополита свиток и раскрыл его. Это был Манифест от 16 августа 1823 года, которым Александр I утверждал право на престол за Николаем…
Между тем Филарет достал со дна ларца еще два документа: письмо великого князя Константина Павловича от 14 января 1822 года о добровольном отречении от наследственного права на трон, подкрепленное согласием Марии Федоровны, и ответ на него Александра — опять же со ссылкой на мать-императрицу. Ответ датирован 2 февраля 1822 года. То есть на все раздумья об окончательном решении хватило одного месяца.
«Однако почему для появления на свет Манифеста понадобилось полтора года? — размышлял Прозоров, читая бывшие еще недавно секретными документы. — Почему Николай присягнул Константину? Это произошло через неделю после смерти Александра… Выходит, он не был посвящен в тайну отречения и передачи ему престола в случае смерти старшего брата?»
Голова Прозорова была полна противоречивых мыслей.
— Ваше преосвященство, кто автор Манифеста? Писал ли его сам покойный государь?
— Первоначальный вариант составил Аракчеев. Я же подал мысль, что надобно сделать с него копии для Синода, Сената и Госсовета. Оригинал хранился здесь, в Успенском соборе.
— Но почему не обнародовали? Сей документ — важнейший для России!
Филарет опять нахмурил брови. Перебрав половину четок, он ответил:
— Вы хотите знать больше, чем знаю я сам. Поговаривали, что обер-прокурор Синода Голицын посетовал императору на неудобство оставлять Манифест без оглашения… Государь будто бы ответил: «Положимся в этом на Бога. Он устроит все лучше нас, смертных».
— Ваше преосвященство! Знал ли о Манифесте нынешний император? Если нет, почему?
— В тайну Манифеста были посвящены Аракчеев, Голицын, великие князья Михаил и Константин и я. Разумеется, и мать-императрица. Вы знаете, дети Константина были лишены права наследовать трон. Окажись он царем, будущее России было бы трудно предугадать…
— Ваше преосвященство, Александр Павлович «раздумывал» полтора года. За это время могло случиться всякое и вполне неожиданно. Но император умер не до Манифеста, а после его написания, — голос Прозорова дрогнул. Полковник испугался собственных слов.
Филарет проницательно посмотрел в глаза собеседнику и не спеша возвратил документы в ларец.
— Плох тот император, что в суете каждодневной не думает о вечном. У покойного была тонкая душа. Сдается мне, царь предчувствовал свой роковой час… За шесть лет до печальных событий император имел конфиденциальный разговор с Константином. По-моему, это было на пути из Варшавы в Петербург. Александр Павлович тогда признался, что хочет отречься от престола. Слышал я, будто император говорил о том же с Николаем Павловичем… Да, это было в 1819 году.
— Вы слышали это лично от императора? — Прозоров забыл о чинопочитании.
— Нет, то были слова императрицы.
— Марии Федоровны?! — изумился Прозоров.
— Да. Братья часто общались через мать. От нее почти ничего не скрывалось.
— Ваше преосвященство, простите за дерзость… Не мать ли государыня подала мысль о составления Манифеста?
Филарет сомкнул веки и прошептал молитву.
— Не пытайте из меня больше того, что я знаю.