…Заканчивая свой рассказ о добродетелях старца, Виктор вдруг сконфузился:
— Одно обстоятельство, касаемое Федора Кузьмича, ставит нашу общину в тупик. Он упорно отказывается от исповеди. Странно, ибо доктора признают его в полном умственном здравии! Правда, в прошлом и другие его поступки вызывали удивление… Может быть, брат, ваш опыт поспособствует выяснению странного поведения старца?
Возле усадьбы купца Хромова, где последнее время квартировал Федор Кузьмич, стояла внушительная толпа народа. У многих в руках были иконы, какие-то дары, завернутые в полотенца. Над этой многоголовой толпой кружил пар, исторгаемый сотнями неумолкавших глоток. Ревели старухи, им подвывали детишки, мужики хмуро помалкивали, поглядывая недобро на запертые ворота. Заметив священника, толпа расступилась. Хромов пустил Афанасия в келью и тут же захлопнул дверь у него за спиной, оставшись на морозе, как верный цепной пес.
Старец лежал на широком деревянном топчане, накрытый большущим овчинным тулупом. Грудь его часто и неровно вздымалась. При каждом выдохе воздух вылетал-изо рта старца с недобрым присвистом. Губы Федора Кузьмича имели оловянно-синий цвет, а глаза уставились в потолок без видимого смысла.
В комнате старца почти не было мебели. Лишь у печки — корчага с водой. Афанасий подошел к ложу… В келье стоял полумрак. Афанасий раздвинул ситцевые занавески и подбросил в печь пару поленьев.
— Мир дому твоему! — сказал протоиерей, но в ответ на лице старца не дрогнул ни единый мускул.
Афанасий наклонился над старцем: посмотреть, в сознании ли он. Наклонился — и тут же отпрянул в изумлении… Пока Афанасий приходил в себя, старец неожиданно заговорил:
— Зачем пришел? Ежели за исповедью… не дам… — Высвободив с трудом руку из-под одеяла, Федор Кузьмич слабо махнул ею, «как бы изгоняя из кельи «нечистых».
— Негоже православному без исповеди! — настаивал Афанасий.
— Ты кто? — слабая тень любопытства скользнула по лицу старца.
— Протоиерей Афанасий, из Петропавловска.
— Какими ветрами?..
— Проездом. Наслышан, старче, о ваших подвигах, но не ожидал, что мы с вами знакомы. То было давно… Вы сильно изменились, но продолжаете мистифицировать?! Отказываетесь исповедоваться… Сей грех — соблазн другим! Может быть, вам неугоден православный священник?
Нездоровая гримаса исказила лицо старца. Афанасий кинулся к двери, набросил крючок на петлю и, находясь еще у порога, крикнул:
— Предчувствие не обмануло меня!.. Я-то думал: что за причина столь странного упрямства? Ан есть причина…
Протоиерей разгорячился, сбросил с плеч шубу и широкой поступью стал расхаживать по скрипучим половицам избы, то и дело бросая гневные взгляды на Федора Кузьмича.
— И кто бы мог подумать! Прошло без малого сорок лет… Да, да! Если б вы знали, сколько я претерпел из-за вас…
Внешне бессмысленным взглядом старец наблюдал за передвижением священника по келье. Наконец слабо попытался отмежеваться от обвинений нежданного гостя:
— Мир велик и лики людские схожи…
— Согласен, старче, лики схожи. Но не душа, что видна в ваших глазах! Помните ли наши встречи в Петербурге и на Кубани?
— Ты?! — слабо воскликнул Федор Кузьмич и попытался привстать с топчана. Память понемногу вытаскивала ему из своей копилки призраки прошлого, среди которых все более отчетливо проступал один… Федор Кузьмич схватил Афанасия за руку. Ладонь старца была холодна. В глазах было все: от животной ненависти до безумного отчаяния.
— Неужели это ты? — все еще питая слабую надежду на обман, произнес он.
— Да, старче. А вы — тот самый бравый есаул, что возмущал царя крамолой. Удивительно, как удалось вам перевоплотиться из арестанта в знаменитого страстотерпца?
Лицо Федора Кузьмича дышало отчуждением. По всему было видно, что жизнь в нем поддерживалась одной гордыней.
— То одному Богу ведомо! В чем моя вина перед тобой?
— И вы еще спрашиваете? — возмутился Афанасий. — Разве мое настоящее обличье вас не удивляет? Полковник — иерей…
— Я устал удивляться, — голос Федора Кузьмича прозвучал отрешенно, но тем не менее он не гнал Афанасия прочь.
— Нет, вы все же послушайте… — Афанасий был не по-христиански жесток к умирающему, однако понять его можно: тридцать восемь лет носил он в своем сердце чужую тайну, стоившую ему карьеры и обыкновенного, мирского счастья. — Последствия вашего доноса были таковы, что император удалил меня от службы. Лишь вмешательство преподобного Филарета предотвратило худшее… Я был отправлен в Тотьму, в ссылку. Там приютили меня монахи Спасо-Суморина монастыря и там же, пять лет спустя, был я посвящен… Последние годы миссионерствовал на Камчатке. Знаете ли вы, старче, какую смуту посеяли в душе Николая? Он подозревал многих, даже Дибича. Только смерть успокоила его. Так покайтесь же!