— Барон, покончим с деньгами… В одном из лондонских банков на ваше имя будет лежать сто тысяч франков. Получить их вы сможете у Голдшмидтов… Думаю, этой суммы вам хватит на первое время. За вашу дальнейшую судьбу я спокоен. Помяните меня, вы еще будете командовать французской артиллерией в какой-нибудь битве с англичанами! Они не упустят случая кольнуть Францию где-нибудь на колониальном островке, в защите которого наш флот не сможет тягаться с английским.
Наполеон перешел на диван и пригласил Гранье занять место возле себя. Он поправил звезду на мундире генерала и сжал ему руку повыше локтя.
— Прошу вас, Гаспар, если наше дело не увенчается успехом и мне придется сложить здесь голову, ходатайствуйте перед королем о перенесении моего праха в Париж. Смерть примирит меня с врагами, народ же всегда будет почитать во мне героя. Теперь, друг, я продиктую вам письмо, которое вы увезете в Европу… Это моя последняя надежда на свободу, если таковая вообще возможна. Мы слишком долго хранили некоторые наши тайны… Умру я — они станут легендами. Вы задумывались, Гаспар, над тем, что легенды хороши именно тогда, когда не разгаданы? Люди любят чудеса и не слишком жалуют тех, кто их опровергает. Таким образом, я беру на себя неблагодарную роль… Так начнем, барон!..
Наполеон, кажется, почувствовал себя прежним стратегом, что разрабатывал планы грандиозных сражений, от исхода которых зависели судьбы народов.
— Пишите, Гаспар: «Мой старый друг…» Нет, так не пойдет! Зачеркните. «Милостивый государь…» Не годится: чересчур подобострастно. Напишите просто: «Брат! Обстоятельства, зависевшие от состояния мира и его страстей, не позволили мне ранее снестись с Вами письменно, чтобы выразить Вам мое удовлетворение и радость по поводу нашего давнего знакомства и прежних встреч, кои были приятны и полезны во многих отношениях. Я помню наши палатки на плоту в Немане… братание русских и французов, обеды и беседы до рассвета наедине. Тильзит останется в моей памяти навсегда!
Благодарю Вас за дружеский привет, который мы получили через посла господина Бальмена, и особенно за приглашение приехать в Россию для конфиденциальной беседы с Вашим величеством…» Барон, почему вы перестали писать?
— Ваше величество, вы не оговорились?..
На губах у Бонапарта появилась лукавая усмешка.
— Вы умный человек, генерал, но одного ума в таком деле мало. Конечно, никакого «приглашения» не было. Будем считать, что вы неправильно истолковали некоторые слова Бальмена во время вашего последнего с ним разговора. Что из того? Император не имеет права на ошибку, но его слуги… Приведись мне встретиться с Александром — я сошлюсь на вас… Если я действительно окажусь в Петербурге, то подобная мелочь не будет иметь решающего значения. Так, на чем мы остановились?
— Вы говорили о русском после…
— Ах да! Продолжим, барон… «Господин Бальмен передал мне Ваши вопросы… Я считаю их вполне серьезными и хотел бы ответить вкратце уже сейчас, чтобы растопить лед предубеждения, охладивший наш братский союз.
Я понимаю Ваше пристрастие к Ольденбургам в силу Ваших родственных с ними отношений. Мы были не вполне, правы, пресекая выгоды, коими пользовалось это семейство на протяжении столетий… Тому, правда, были причины политические: укрепление тылов требовало присоединить к Франции Голландию и Ганзеатические города, а также и герцогство Ольденбургское, так как через него шли сообщения с нашими войсками, затруднявшиеся из-за имевшихся на территории герцогства таможен.
Понимаю и Вашу обиду, проистекавшую от того, что мы отказались ждать окончательного решения русского Двора на брак цесаревны Анны Павловны с нами. Если кого и следует винить в сем происшествии, то лишь мое воображение, предуказавшее мне, что Ваша матушка нарочито оттягивала время формального несогласия на этот брак, пусть и говорила послу Коленкуру, что вот-вот готова объявить положительное решение.
Кажется, время стерло обиды, заслуженные обеими странами… Мой поход в Россию был ошибкой. Она, как теперь видится, явилась следствием многих недоразумений. Нынче звание победителя дает Вам право отнестись ко мне с должным презрением. И все же мое теперешнее положение — несчастья, которые я испытываю, будучи пленником, — все это искупает мои прошлые вины и позволяет надеяться на Ваше снисхождение и доброе участие ко мне — вашему старому другу.
Брат! В знак полного примирения между нами, я хотел бы открыть Вам, по прибытии в Петербург, важную политическую тайну, которая, как я полагаю, поможет России в ее будущих сношениях с европейскими державами. Ваше влияние в Союзе и величие России позволяют мне питать надежды, что Вы, мой браг, вырвете меня из лап тюремщика… Я слишком поздно понял привилегию быть Вашим пленником, а не пленником англичан.