Выбрать главу

Ввиду особо доверительных отношений к Вашему величеству мы решили рассказать Вам при встрече и о другой тайне — не менее значимой, чем первая. Верно, казаки отбили немало ценностей, вывезенных моей армией из Москвы. Знаю также, что на Понарах брошены были остатки частных обозов, пушки и другое оружие… Однако никому не известна судьба моих личных трофеев. Они надежно сокрыты в одной из губерний России и навсегда останутся там, коли мне будет не суждено освободиться из ссылки. Сообщаю Вам как преамбулу к основной тайне, что молва о якобы увезенном мною в Париж кресте — сущая выдумка, возникшая по недоразумению. Надеюсь, Вы примете мои слова всерьез?! Прочие вопросы обсудим при личной встрече…

Остаюсь Вашим братом.

Наполеон».

Бонапарт взял из рук барона надиктованное им послание и ушел в другой конец комнаты, к конторке. Там он переписал письмо на хрустящий лист желтоватой бумаги, поставил свою подпись и скрепил ее печатью.

Возвращая документ Гранье, Наполеон сказал:

— Удачи вам, барон! И не забудьте передать от меня привет вашей матушке…

14 марта 1818 г.

Дул свежий ветер. Капитан Ларкекс, командир фрегата «Камден», удовлетворенно посматривал на чистое небо. Он вспоминал прощальный обед у губернатора, где в центре внимания был барон Гранье, уезжающий в Европу…

Несмотря на просьбу Лоу продолжать посещать Лонгвуд, барон наотрез отказался бывать там, сославшись на искушение застрелить Бонапарта. Австрийский посланник завидовал барону, мечтая тоже поскорее удрать со Святой Елены. Французский комиссар маркиз Моншеню отнесся к «бунтарю из Лонгвуда» по-отечески. Он снабдил Гранье рекомендательным письмом к друзьям-роялистам в Париже, аттестовав его «национальным героем Франции», имея в виду, что консервативный патриотизм бывшего гвардейца Людовика XVII возобладал в душе барона над республиканскими настроениями клеврета Бонапарта.

Сэр Лоу принял за личное оскорбление нежелание Наполеона ссудить Гранье на дорогу деньгами. В пику тому губернатор дал барону приличную сумму в фунтах…

За день до отплытия корабля О'Меара выловил Ларкенса в одном из трактиров Джемстауна и полчаса страстно что-то ему доказывал. Слушая доктора, Ларкенс упрямо качал головой, а под конец, осушив одним махом пинту пива, решительно возразил: «Нет, сэр! На суше я мог бы помочь вам, но в море… Там некогда заниматься посторонними делами».

Теперь Бальмен почти не сомневался, что отъезд Гранье — не личная его прихоть. Скандал, устроенный бароном в Лонгвуде, конечно, впечатлял своей неожиданностью, но казался Бальмену слишком хорошо устроенным, чтобы походить на правду.

В полдень к фрегату, стоявшему на рейде, отплыла шлюпка… В ней сидел генерал. Гранье. В руках он держал клетку с экзотическим попугаем, а на коленях у него лежал саквояж с личными вещами и рукописями.

О'Меара стояла на берегу и провожал лодку хмурым взглядом… Напрасно уговаривал он Лоу сделать тайный досмотр багажа барона. Среди бумаг Гранье они не нашли бы ничего такого, чего доктору рисовало воображение. Письмо Банапарта Александру I было надежно спрятано в потайном дне птичьей клетки. Прочие инструкции с шифрованными текстами Гранье хранил под подошвами своих сапог. Наиболее же тайные поручения Бонапарта он держал в памяти.

В ожидании отплытия корабля Наполеон пробовал играть сам с собой на бильярде, по не мог загнать ни одного шара в лузу. Не находя себе места, он начинал ходить по комнате, напевая под нос какую-то однообразную мелодию… Наконец он схватил подзорную трубу и выбежал на улицу… Над морем вспыхнуло облачко дыма. То был прощальный выстрел с фрегата…

Почувствовав облегчение и одновременно слабость в коленях, Бонапарт опустился на стоявшую рядом садовую скамейку. Он не замечал, что разговаривает сам с собой вслух:

— Теперь остается ждать и надеяться… Это хуже смерти! Смерть… она могла бы быть мне заслуженной наградой за все, что я сделал в этой жизни. Но я боюсь ее! Инстинкт жизни во мне так силен, что, кажется, я никогда не умру. И во прахе мозг мой будет ощущать прелести этого мира…

Наполеон прикрыл веки, пытаясь удержать в памяти видение белых парусов фрегата «Камден». Губы его беззвучно шептали: «И были мы, троянцы…»[2]

вернуться

2

Слова троянского жреца Панфоя, сказанные им при виде горящей Трои.