Если все так, то зачем Бонапарту было пускать ложный слух о «пленении» креста? Во-первых, тому причиной — авантюрный характер французского императора. Ради достижения своих целей он был готов на любой подлог. Надо помнить, что до последней минуты своего пребывания в Москве Наполеон добивался мирных переговоров с Петербургом. И лишь получив окончательный отказ, повелел оставить город и уничтожить Кремль. В намерении похитить крест мне видится желание Наполеона унизить русского императора, ибо он знал, что россияне чтут крест как национальную святыню. Но почему Наполеон был так уверен, что пущенная легенда обретет «право гражданства»? Дело в том, что колокольня Ивана Великого должна была разделить печальную участь смежных с ней зданий: звонницы и Филаретовской пристройки, которые рухнули от взрыва заложенного в основания этих строений пороха. Ивановская же колокольня получила незначительные повреждения, пострадал ее купол и сам крест, отброшенный взрывной волной к северным дверям Успенского собора. Пролежал он там до 5 марта 1813 года, когда под талым снегом его обнаружил синодальный ризничий Зосима. Вот что докладывал об этом происшествии обер-прокурору правительствующего Синода князю А. Голицыну 10 марта 1813 года московский епископ Августин: «Синодальный ризничий иеромонах Зосима 5 числа сего месяца донес мне, что усмотрел под снегом большие обломки железа, которые, по-видимому, составляют крест отменной величины. Вслед за тем получил я от его высокопревосходительства Петра Степановича Валуева (начальника кремлевской экспедиции. — В. К.) отношение, которым извещает меня, что крест с главы Ивановской колокольни найден в Кремле… Имею честь донести, что, с своей стороны, оные обломки железа нахожу принадлежавшими ко кресту Ивановской колокольни и составлявшими оный тем паче, что другие два креста, бывшие на двух башнях Ивановской колокольни, разрушенных злодеем, мною давно найдены, и один мною отдан на хранение в Успенский собор, другой в Архангельский. Оба сии креста повреждены не много и позолота на них в целости…»
В момент взрыва в колокольне Наполеон был уже за пределами Москвы — в Красной Пахре. Последствий своего приказа он не видел. Конечно, ему донесли, что приказ выполнен, посему Наполеон и телеграфировал в Париж, что крест снят с колокольни и помещен в его обоз наряду с прочими трофеями. Как бы то ни было, а был среди его добычи и настоящий золотой крест! Только не с Ивана Великого, а с соседней Филаретовской пристройки. Дело в том, что на Иване Великом стоял не золотой, а железный крест, покрытый медными, вызолоченными сусальным золотом листами. А вот на Филаретовской пристройке действительно был небольшой крест (30,5 см), врезанный во внушительных размеров деревянный, «одетый» в серебряную ризу и украшенный «каменьями». Один из очевидцев-французов, видевший, как этот крест упал и едва не пришиб солдат, пытавшихся снять его, сообщает в своих мемуарах, что этот деревянный крест был тем самым «большим крестом с Ивана Великого». Вот лишнее подтверждение, что с колокольней Ивана Великого ассоциировались все строения этого кремлевского комплекса зданий.
Мы рассказали лишь наиболее важные детали архивного дела, благодаря которому становится ясной судьба главного «трофея» Бонапарта. Теперь желающие «реабилитировать» Наполеона могут возразить: молва о кресте родилась случайно, так сказать, из небольшого по размерам креста «выросла» до семиметрового Великоивановского. Вероятно, такое толкование легенды было бы допустимо, не знай мы со слов самого Наполеона, что он намеревался поставить «золотой» крест с Годуновского столпа — еще одно название колокольни на вновь возведенном близ Лувра соборе как символ своей победы над Россией. Ну а что касается рождения легенды о потоплении креста, равно как и всей добычи в Семлевском озере, то она полностью на совести графа Сегюра. В связи с этим можно предположить, что граф ошибся отнюдь не случайно. Ведь одна из дочерей губернатора Москвы Ф. Ростопчина, Софья, была замужем за Евгением Сегюром — племянником бывшего генерал-адъютанта Наполеона. Сам Ростопчин с 1815 года жил за границей, в том числе и в Париже, где его жена и дети в конце концов приняли католичество. Они, кстати, так и не пожелали вернуться вместе с Ростопчиным на родину, обрекая его на старческое одиночество.