Император тотчас сел за стол, достал перо, бумагу и приготовился написать соответствующее распоряжение, но в следующий миг передумал:
— Нет, никаких следов в архивах! А главное — от подозрений не освобождается никто, включая и нас с тобой, генерал!
Решительный по характеру, как и сам император, Дибич тотчас стал перебирать в уме подходящих офицеров. Как истый пруссак и ревнитель расовой чистоты — в свое время он женился на племяннице Барклая де Толли, — Дибич предпочел бы вверить императорскую честь немцу. Однако таковых в известном ему списке предполагаемых кандидатов не нашлось. Острый ум вынес на поверхность мышления одно имя… Правда, в свое время этот полковник был дружен с вождем русских масонов Новиковым. Последний запятнал себя, в частности, тем, что в разгар войны лечил в своей усадьбе, под Бронницами, раненых французов. Впрочем, сам воображаемый визави показал себя в тот период отменно. Он рассекретил одного из самых важных агентов Бонапарта в Москве! Покойный император лично вручил ему Владимира…
Так и не дождавшись ответа на свою просьбу, Николай решил покончить с этим вопросом:
— Вижу, генерал, ты всерьез озаботился моим предложением. А посему даю тебе сутки на размышление! И вот еще что… Ты обещал доложить мне об унтере Корнееве!
— Ваше величество, позвольте вам напомнить, что вы передали дело этого злоумышленника на усмотрение великого князя Михаила Павловича. Вследствие чего оно поступит в распоряжение его высочества, как только будет завершено производством суда.
Николай упрямо тряхнул головой.
— Пусть так! А все же покажешь мне сие дело для окончательного утверждения. Что бы ни решил великий князь, но потомки взовут к моей совести.
Гатчина, 28 октября 1826 г.
Бенкендорф не жаловал Гатчину. Здесь все дышало первозданной природой, и даже осенью дворцовые парки были прекрасны. Они навевали покой и ощущение неземной идиллии. Бенкендорф предпочитал осени зиму, когда золотистые аллеи покрываются сугробами холодного снега, а деревья становятся похожими на серые скелеты, ощетинившиеся, как штыками, голыми ветками.
Стоит ли осуждать за такое пристрастие бравого вояку, который двадцать лет жизни провел в походах, сражениях, маневрах и парадах! Бенкендорф не тяготился новой должностью. Полицейская служба не слишком отличалась от службы армейской. Он лишь сожалел, что его фискальные способности не были оценены по достоинству раньше.
Принимая Бенкендорфа в гатчинском дворце, Николай сразу же выговорил ему:
— Я нынче недоволен тобой, Александр Христофорович! Отчего не доложил об есауле тотчас по появлении его в столице?
Слова императора застали Бенкендорфа врасплох.
— Мало того, ты умолчал про побег… — добавил Николай с укоризной.
Бенкендорф до боли в суставах сжал рукоять палаша, висевшего у него на бедре.
— Ваше величество, прошу покорнейше простить, но ошибка сия была не намеренной. Я почел за лишнее беспокоить вас до поры. Покуда не откроются все подробности заговора.
— Заговора?! Тебе не кажется, что сегодня любая листовка с упоминанием члена царской фамилии становится доказательством зреющего бунта? Этак мы с тобой половину России отправим на каторгу!
— Ваше величество, в побеге есаула повинен один филер. Он случайно открыл доносчика, но затем, вопреки моей воле, истребовал его из полиции…
Бенкендорф рассказал императору о встрече егеря и есаула на мосту, о том, что казак был арестован, а затем бежал с рынка. В то же время он умолчал, что фактически егерь действовал по его указанию.
— Верю тебе! — успокоил Николай Бенкендорфа, и его выпуклые глаза приняли прежнее холодное и бесстрастное выражение. — Делом есаула я займусь сам, — это означало, что из ведомства Бенкендорфа оно переходит в Главный штаб. — Ты сказал, что есаул уже пойман и находится в крепости. Препроводи туда же и своего филера. Бог знает, какие обстоятельства в будущем еще откроются!
В тот же день Николай принял рекомендованного ему Дибичем офицера…
Полковник Прозоров ожидал чего угодно, только не аудиенции у императора. За девять месяцев правления нового монарха Прозоров ни разу не был вхож в его апартаменты, хотя по роду службы часто курсировал между столицей, Царским Селом и Гатчиной. Тем удивительней был выбор царя.