Сотрудники «Чикаго глоб» долго стояли у дверей художественной мастерской, помещавшейся на Саут-Холстед-стрит, в доме N 3977 (что указывает на весьма порядочную длину этой улицы), пока наконец к ним не вышел молодой негр лет семнадцати.
— Где твой хозяин? — спросили его.
— Не знаю.
— Когда он ушел?
— Не знаю.
— А когда вернется?
— Не знаю.
Томми действительно ничего не знал, потому что Макс Реаль ушел из дому рано утром, ничего не сказав своему слуге, любившему, как все дети, долго спать. Но газета «Чикаго глоб» не могла остаться совсем без информации, касающейся Макса Реаля. Нет! Будучи одним из «шестерки», он уже стал предметом многочисленных публикаций.
Макс Реаль, молодой талантливый художник, больше всего любил пейзажи. Его полотна уже начинали покупать. Будущее готовило ему блестящее положение в мире искусства. Он родился в Чикаго, но носил французскую фамилию, потому что был родом из семьи коренных жителей города Квебек. Его мать несколько лет назад овдовела и вернулась на родину, в Канаду. Но в ближайшем будущем миссис Реаль, страстно любившая сына, намеревалась переселиться к нему в Америку. Макс Реаль обожал ее. Редкая мать и редкий сын! Вот почему он тотчас же поспешил известить миссис Реаль о том, что выбран в число занимавших особо почетное место на похоронах Уильяма Дж. Гиппербона.
Максу Реалю исполнилось двадцать пять лет. Он отличался изящной, благородной внешностью типичного француза. Ростом он был выше среднего, с темно-каштановыми волосами, с такой же бородой и с темно-синими глазами. Держался независимо, но без тени надменности или чопорности. Улыбка очень приятная, походка бодрая и смелая, что указывает обычно на душевное равновесие, являющееся источником неизменной радостной доверчивости. Макс обладал большой долей жизненной силы и, разумеется, был храбр и великодушен. Остается добавить, что его отец, офицер, умирая, оставил очень небольшое состояние.
Встречи с третьим «шансером», Гарри Кембэлом, газетчикам не пришлось долго добиваться. Он всегда к их услугам. Гарри Т. Кембэл был журналистом и главным репортером популярной газеты «Трибюн». Тридцати семи лет, среднего роста, крепкий, с симпатичным лицом, с маленькими пронзительными глазками, с исключительно тонким слухом и нетерпеливым выражением рта. Живой как ртуть, ловкий, словоохотливый, энергичный, не знающий усталости, он был известен и как искусный сочинитель всевозможных «блефов», которые можно назвать «американскими гасконадами». Всегда активный, одаренный неколебимой силой воли, способный на смелые, решительные поступки, он предпочел остаться холостяком, как и подобает человеку, ежедневно проникающему в частную жизнь других людей. В общем, добрый товарищ, вполне надежный, уважаемый коллегами. Да, совершенно излишне было расспрашивать Гарри, он сам первым громко заявил:
— Да, ребята, это я, Гарри Т. Кембэл, меня видели вы вчера марширующим около колесницы. Обратили внимание, как я держался? Никогда в жизни не присутствовал на таких уморительных похоронах.
— А как вы думаете, — спросили его, — что произойдет пятнадцатого апреля?
— Произойдет то, что нотариус Торнброк ровно в полдень вскроет завещание.
— И шестеро будут объявлены единственными наследниками покойного?
— Разумеется!
— Кто знает!
— Не хватало, чтобы нас побеспокоили, ничем за это не вознаградив! Представьте: одиннадцать часов на ногах по всему городу.
— А вы не предполагаете, что в завещании содержатся распоряжения более или менее странные?
— Это возможно. От оригинала всегда жди чего-нибудь оригинального. Во всяком случае, если его желание исполнимо, то нет проблем, а если неисполнимо, то, как говорят во Франции, «сделается само собой». Могу только заверить присутствующих — на Гарри Т. Кембэла можно положиться, в любых обстоятельствах он не отступит.