— Вы видели?
— Нет. Он приехал вчера вечером очень поздно. Его посадили в закрытый экипаж и повезли…
— Куда?
— Вот чего никто не знает.
— Но, в конце концов, ведь не для того же он приехал, чтобы никому не показываться!
— Думаю, он будет на выставке.
— Да… говорят, послезавтра… на большом конкурсе в Спринг-Грове.
— Воображаю, какая будет толпа!
Но такое суждение разделяли не все. В той части города, что ближе к бойне и где особенно ценятся физические качества индивидуумов, многие недоверчиво пожимали плечами.
— Раздутая репутация, — сказал один.
— У нас и здесь найдутся не хуже, — заметил другой.
— Больше шести футов, если верить рекламам…
— Футов, в каждом из которых, может быть, меньше двенадцати дюймов… [129]
— Однако до сих пор он побивал всех своих соперников…
— Ну!… Мало ли что говорят! Для того, чтобы заинтересовать публику… Заинтересовать, а потом — обокрасть!
— Здесь мы не очень-то позволим себя надувать.
— Но разве он приехал сюда не из Техаса? — спросил один рослый малый, широкоплечий, с сильными мускулистыми руками, на которых виднелись еще следы крови.
— Из Техаса… прямехонько оттуда, — ответил один, из его товарищей, такой же, как он, рослый и сильный парень.
— Что же, поживем — увидим.
— Да… Приезжали к нам уже такие, и он лучше бы сделал, если бы оставался где был.
Накануне в Цинциннати приехал Джон Мильнер с Томом Краббом — игральные кости отправили его из столицы Техаса в главный город Огайо. Без сомнения, Том Крабб мог считать себя редким удачником, и даже с большим основанием, чем Макс Реаль. Он получил двенадцать очков, самое большое число, какое могут дать две игральные кости, но так как оно падало на одну из клеток штата Иллинойс, то, удвоив его, игрок получал двадцать четыре и перебрасывался из одиннадцатой сразу в тридцать пятую клетку. Том Крабб оказался теперь впереди всех партнеров. Тираж направлял спортсмена в самые населенные, центральные районы Североамериканских Штатов, где железнодорожное сообщение в высшей степени быстро и удобно.
Вот почему Джона Мильнера все горячо поздравляли, а ставка на Тома Крабба возросла не только в Техасе, но и во многих других штатах, особенно же на всех биржах Иллинойса, где на него ставили один против пяти — выше, чем на Гарри Кембэла, до сих пор считавшегося общим любимцем.
— Главное, берегите его! — советовали все Джону Мильнеру. — Хоть он и одарен исключительно крепким здоровьем, а мускулы его сделаны из хромированной стали, не давайте ему переутомляться! Чтобы он до конца не потерпел никакой аварии.
— Положитесь на меня, — решительно заявлял импресарио. — В шкуре Тома Крабба сидит не Том Крабб, а сам Джон Мильнер.
— И смотрите, — прибавляли болельщики, — чтобы не было никаких путешествий по морю, ни длинных, ни коротких.
— Не беспокойтесь, — заверял Джон Мильнер. — Имея в запасе пятнадцать дней, мы, не торопясь, доедем до Огайо по железной дороге.
Напутствуемый пожеланиями своих сторонников, Том Крабб был доставлен на вокзал, введен в вагон и укутан теплыми пледами. Провожавшие опасались резкой перемены климата при переезде из Техаса в Огайо. Поезд тронулся и помчался без всяких остановок к границе штата Луизиана.
В течение двадцати четырех часов путешественники отдыхали в Новом Орлеане, где им был оказан еще более горячий прием, чем в первое посещение. Это объясняется тем, что ставка на знаменитого боксера все повышалась. Тома Крабба требовали в агентствах всех городов. Это было какое-то безумие! По подсчетам газет, суммы, поставленные на второго партнера во время его пути от столицы Техаса до метрополии штата Огайо, составляли по меньшей мере сто пятьдесят тысяч долларов.
— Какой успех! — говорил Джон Мильнер. — И какой прием нас ждет в Цинциннати… Да! Нужно, чтобы он стал настоящим триумфом… Я все обдумал…
Вот что придумал Джон Мильнер, чтобы еще больше расшевелить публику (такой план не мог бы не одобрить и знаменитый Барнум [130]).
Речь шла не о громкой рекламе и не о вызове всем боксерам Цинциннати, а о том, чтобы соблюсти самое строгое инкогнито, не давая никаких сведений держателям пари о состоянии здоровья их любимца и до самого последнего дня предоставляя им думать, что чемпион не приедет к сроку. И вот тогда он неожиданно представит Тома, окруженного ореолом, и его появление будет встречено с таким же торжеством, с каким встретили бы Илию [131], если бы пророк решил спуститься с небес на землю за своим плащом.
Джон Мильнер узнал из газет, что на тридцатое число в Цинциннати назначен Большой конкурс сельскохозяйственных животных, где лучшие представители рогатого, а также и не рогатого скота будут награждены разными медалями и аттестатами (последним, по-видимому, здесь придают очень большое значение). Какой подходящий случай выставить Тома Крабба в Спринг-Грове, на многолюдной ярмарке, и как раз когда все потеряют всякую надежду его увидеть, и как раз накануне последнего дня!
Излишне говорить, что Джон Мильнер по этому поводу со своим компаньоном не советовался. В ту же ночь оба они уехали из Нового Орлеана, никого не предупредив о своем отъезде. Куда они делись? Вопрос, который на следующий день жители города задавали друг другу. Да и как тут узнаешь: сеть железных дорог настолько запутана в центральных и восточных штатах, что создается впечатление, что вся карта страны сплошь затянута паутиной.
Не спеша, нигде не заявляя о прибытии Тома Крабба, путешествуя по ночам и отдыхая днем, заботясь только о том, чтобы не обращать на себя внимания публики, заботливый опекун провез своего подопечного через штаты Миссисипи, Теннесси, Кентукки, и на рассвете двадцать седьмого мая они остановились в маленькой гостинице в предместье Ковингтон. Теперь им оставалось переехать реку Огайо, чтобы оказаться в Цинциннати. Так осуществилась идея Джона Мильнера, и Том Крабб явился к месту назначения, сохранив полнейшее инкогнито. Даже наиболее осведомленные газеты могли сообщить только, что после отъезда из Нового Орлеана следы прославленного спортсмена затерялись.
А между тем, кто знает, не лучше ли было Джону Мильнеру использовать две недели на демонстрацию своего знаменитого воспитанника в городах Огайо? Таких городов очень много, они все процветают — разве штат не занимает четвертое место в Североамериканской республике, обладая населением в три миллиона семьсот тысяч жителей? Если бы Джон Мильнер так упорно не цеплялся за придуманный им театральный эффект, он, без сомнения, показал бы боксера в Кливленде, этом великолепном городе на берегу озера Эри, прогуливаясь с ним по аллее Эвклида, самой красивой из всех аллей Америки, по всем широким и аккуратным улицам города, обсаженным редкостными кленами. Этот город обогатился благодаря эксплуатации местных источников нефти, которые сообщаются с городским портом, одним из самых оживленных на побережье Эри. Из Кливленда Том Крабб перебрался бы в Толидо и в Сандаски, тоже торговые порты, где сосредоточены целые флотилии рыболовных судов; оттуда — во все промышленные центры, которые черпают свою силу в водах реки Огайо, подобно тому как органы человеческого тела черпают жизненную силу в крови артерий. Назовем Мариетту, Галлиполис и многие другие.
Железные дороги пересекают штат по всем направлениям, проходя через богатейшие поля хлебных злаков, среди которых преобладает маис, через табачные плантации и виноградники, через зеленеющие долины и целые рощи деревьев изумительной красоты — акации, железного дерева, сахарного клена, черного тополя и платана, ствол которого имеет в окружности от тридцати до сорока футов. Его можно сравнить с гигантскими секвойями западных территорий. Нужно прибавить, скот является здесь предметом широкой торговли, мясо отправляют на заводы Чикаго, Омахи и Канзас-Сити (чем, между прочим, и объясняется значение конкурса, назначенного на тридцатое число).