Это были Мартинес и Хосе. Матрос отлично знал дорогу — он вдоль и поперек изъездил горы Анахуака, — так что искатели удачи отказались от услуг проводника-индейца и, оседлав превосходных коней, отправились в столицу.
Проскакав два часа галопом, всадники остановились. Хосе, тяжело дыша, предложил:
— Перейдем на шаг, лейтенант. Санта Мария! Лучше уж два часа скакать верхом на бом-брамселе[250] при сильном норд-весте![251]
— Нужно спешить! — возразил Мартинес. — Не заблудимся? Тебе хорошо знакома дорога, Хосе?
— Так же, как вам — путь из Кадиса[252] в Веракрус! Только тут не бывает ни бурь, ни мелей, как в Таспане или Сантандере, которые могли бы нас задержать!.. Перейдем на шаг, лейтенант!
— Наоборот, едем скорее! — не согласился Мартинес и пришпорил коня. — Мне не нравится, что Якопо с Пабло исчезли. Вдруг они сами, без нас, заключат сделку?
— Этого еще не хватало! — усмехнулся матрос. — Обобрать таких воров, как мы!
— Сколько дневных переходов до Мехико? — нахмурился капитан: его покоробил цинизм спутника.
— Четыре, а может, пять — сущий пустяк. Поедем шагом! Вы же видите, дорога все время идет в гору!
И в самом деле, впереди, на равнине, уже виднелся первый подъем.
— Наши кони не подкованы, — продолжал уговаривать Мартинеса матрос. — Копыта быстро стираются на гранитных камнях. Хотя, конечно, жаловаться нечего: там, внизу, нас ждет золото! Мы просто ступаем по нему, ступаем, но не презираем!
Путники остановились у подножия небольшой скалы, где отбрасывали густую тень пальмы, росли кактусы-опунции и мексиканский шалфей. Глазам открылось все великолепие растительности южных широт. Налево виднелась роща красных деревьев; чуть дальше ощетинился на поле сахарный тростник; беззвучно шевелились на ветру шелковистые султанчики серого хлопка; то там, то тут выглядывал вьюнок, медицинская ялапа, разноцветный дикий перец и индиго; элегантные перечные деревья качали гибкими ветвями в такт освежающему дыханию Тихого океана. Разнообразнейшие цветы тропического пояса — георгины, ментцелии и геликантусы украшали этот замечательный край — самую плодородную часть Мексиканского Интендантства.
Казалось, вся природа оживала под обжигающим потоком солнечных лучей, но из-за невыносимой жары несчастные жители долины обычно корчились в объятиях желтой лихорадки.
— Что за вершина там, на горизонте? — спросил Мартинес.
— Ла-Бреа, одна из первых гор Кордильер. А, почти не возвышается над плато, — снисходительно пояснил Хосе.
— Ускорим ход, — заторопился лейтенант и первым пустился в галоп. — Кони наши выращены в Северной Америке, они привыкли к неровной почве. Так что поскорее воспользуемся этой тропинкой вниз: здесь так пустынно, безрадостно.
— У вас неспокойно на душе? — догадался Хосе.
— Неспокойно?! Что за чушь!
Всадники спешились и стали спускаться, ведя коней под уздцы, стараясь ступать в такт их ходу.
Узкими тропами, вившимися вдоль ущелья, они обогнули Ла-Бреа. Пропасть под ними страшила, хотя и не была столь бездонной, как в Сьерра-Мадре. Путешественники спустились по противоположному склону и остановились, чтобы дать передышку лошадям. К закату Мартинес и Хосе уже достигли селения Чигуалан, где жили нищие крестьяне «мансо», отличавшиеся редкой ленью: плодов, приносимых благодатной почвой, им и так хватало. Они выделялись праздностью и среди индейцев, живущих на верхних плато и поневоле трудолюбивых, и среди северных кочевников, существовавших налетами и грабежами и не имеющих постоянного жилища.
Испанцев встретили в Чигуалане довольно сдержанно: индейцы не собирались помогать вчерашним угнетателям. К тому же в деревне только что побывали еще двое и забрали с собой почти все съестное. Лейтенант и матрос не обратили внимания на это известие: в конце концов, ничего особенного…
Они устроились на ночлег под прохудившимся навесом и поужинали печеной головой барана: вырыли в земле яму, наполнили ее угольями и камнями для сохранения жара, подождали, пока все прогорит, прямо туда положили баранью голову, завернутую в листья, потом прикрыли яму ветками и комьями земли. Через некоторое время баранина прожарилась, и, изнуренные тяготами пути, путники жадно набросились на еду. Затем растянулись на земле, сжимая в руках кинжалы, и вскоре уснули — усталость заставила их забыть о жесткости ложа и бесконечных укусах москитов.