Почему сидим, его интересует, когда могли еще третьего дня уйти?
Командир эскадрилий только глянул на нас, понял, конечно, водичка свое дело сделала, по не докладывать же, что его эскадрилью развезло и лететь она не может.
«По самолетам, скоты!» — сдерживая бешенство, тихо скомандовал он и пошел к своей машине. Тут, словно в подарок нам, разрыв в облачности, брызнуло солнышко — летите, ребята! И мы понеслись…
Ох, никогда не пейте после чистого спирта воду, не дай вам бог!
Взлетели, как ни странно, благополучно. Кое-как собрались, верно, геометрическим изяществом строй наш не блистал, хорошо, хоть никто ни с кем не столкнулся. До промежуточного аэродрома долетели без потерь. Командир дал команду на роспуск строя, и группа начала заход на посадку. Вот тут я обнаружил некоторую странность: самолет за самолетом исчезают из глаз, а куда они деваются, не пойму. Посадочной полосы и знака приземления «Т» никак не могу обнаружить. Радиообмен слышу отчетливо, громко, понимаю — летное поле вот оно, а посадочной полосы не вижу и все тут. В хмельную голову приходит — дождаться подлета следовавшей за нами группы, вцепиться в чужого ведущего и зайти на посадку с ним в паре.
Земля запрашивает, почему я не приземляюсь, вся группа уже на земле. Беспардонно вру: что-то шасси барахлит, не встаю на замки, пробую аварийный выпуск…
Везенье — чужую группу я не прозевал, в ее ведущего вцепился бульдожьей хваткой. Как он меня ни отгонял, я снизился с ним крыло в крыло и благополучно сел, хотя посадочная полоса была расчищена в расчете на одиночный самолет. И опять везенье: я удержался на самой бровке, не выкатился в рыхлый снег, не разложил машину. Везенье — штука капризная, непредсказуемая и такая… желанная.
Иногда я стараюсь представить себе, чего же в моей жизни было больше — везенья или невезения? Понять и тем более четко сформулировать ответ оказывается не так-то просто. Судите сами: без малого двадцать лет я летал, какие только машины не подержал в руках, какие края и веси повидал и остался цел, невредим, короче говоря — жив… Ясно — везенье. Но!
Много раньше, чем состарился, оказался списан с летной работы. Кого винить больше, кого — меньше, судить не берусь, хотя в момент самого списания нес на чем свет стоит врачей и всю авиационную медицину, не щадил начальников, непосредственных и вышестоящих, даже жене досталось. Суть от этого не изменилась. Списали, и пришлось начинать жизнь с начала.
Вроде и сомнений быть не может — не повезло! Но!
Подумаем, а когда легче уходить на второй круг, так сказать, в без малого сорок или в пятьдесят с чем-то лет? Пожалуй, раньше, пока резерв времени больше, приспособиться к новой жизни, как теперь принято говорить, адаптироваться все-таки легче…
Вот и выходит, почеши в затылке Ваня, прежде чем утверждать, где повезло, а где не повезло. Думаю, в каждом, самом очевидном невезение стоит поискать скрытые крупинки будущей удачи.
Когда-то мой главный друг написал мне: «Не отчаивайся, старикашка, не верь, будто жизнь беспрерывно бьет по голове. Мы живем, как я убедился на практике, по закону синусоиды, если сегодня ты катишься вниз, значит, барбос, ожидай перемены фазы, завтра будет подъем!» И он оказался прав. Пока меня допускали, летал, не задумываясь, никогда не отказываясь, а турнули — попереживал, пострадал, но, как видите, остался жив, пишу и, как положено мыслящему тростнику, готов сопротивляться новым напастям.
6
Этот необыкновенный подарок — зеленоватый листок в ладонь величиной, помеченный литерами ВЗ и номером 393255, — я получил от первого лица в Аэрофлоте, как было сказано при том — «за заслуги перед авиацией» — меня пожаловали служебным билетом на спецрейс — Тикси — СП-16. Побывать на Северном полюсе, потоптаться на самой макушке земли, сознавая при этом, — пять без малого миллиардов человек копошатся под моими сапогами, — было еще юношеской грезой, не уступавшей мечте Остапа Бендера — прогуляться в белых штанах по знойному Рио-де-Жанейро. Но в сторону лирику.