Достали тяжелые ящики. Сотни анкет, составленные в далеком прошлом, были тщательно изучены. Выцветшие, замусоленные копии документов, многие из которых, несомненно, были фальшивыми, купленными на черном рынке в Берне, Цюрихе и Лиссабоне. Паспорта.
Но он не обнаружил ни единой бумажки, где бы говорилось о фон Тибольтах, не было никаких следов беременной женщины с двумя детьми, которая приехала в Рио-де-Жанейро в июне или июле 1945 года. По крайней мере не было той, которая хотя бы отдаленно напоминала жену Вильгельма фон Тибольта. Было множество беременных женщин, даже женщин с детьми, но не было лишь жены и детей фон Тибольта. Как говорил Манфреди, старшей, Гретхен, тогда было лет двенадцать-тринадцать, сыну Иоганну – десять. Всех женщин, которые пересекали в то время границу Бразилии, сопровождали мужья или фиктивные мужья, и если с ними были дети, то все были не старше семи лет.
Это обстоятельство поразило Холкрофта: это было не только странно, но и, с математической точки зрения, просто невозможно. Он вглядывался в столбцы выцветших имен и цифр, в почти неразборчивые записи, сделанные торопливой рукой чиновников иммиграционных служб более тридцати лет назад.
Что-то тут было не так. Его наметанный глаз архитектора улавливал некое несоответствие: у него возникло ощущение, что он рассматривает чертежи незавершенных проектов, в которые были внесены едва заметные изменения, поправки – тонюсенькие чернильные линии вытравлены, переправлены, но очень аккуратно, чтобы не нарушить общей картины.
Вытравлены и переправлены. Химически вытравлены, аккуратно исправлены. Вот что поразило его! Даты рождения! На каждой странице, испещренной рядами чисел, чуть ли не каждая цифра была незаметно исправлена. Так тройка превратилась в восьмерку, единица в десятку, двойка в нуль, там дорисован кружок, здесь линия продолжена вниз, а здесь добавлена лишняя закорючка. И так на каждой странице во всем ящике документов, составленных в промежутке между июнем и июлем 1945 года. Даты рождения всех детей, въехавших в Бразилию, были исправлены таким образом, что все они оказывались рожденными до 1938 года!
Это было дьявольски хитроумное мошенничество, которое потребовало долгой и кропотливой проработки.
Прервать охоту уже на первом этапе! Но сделать это так, чтобы комар носа не подточил. Крошечные цифры, доверчиво – и торопливо – записанные неведомыми чиновниками иммиграционной службы более тридцати лет назад. Списанные с документов, давным-давно уничтоженных, многие из которых были, несомненно, фальшивыми. И теперь уже было бесполезно пытаться восстановить, подтвердить или опровергнуть верность этих записей. Время и тайные заговоры сделали это попросту невозможным. Чего же тут удивляться, что в документах не оказалось никого, кто хотя бы отдаленно напоминал фон Тибольтов! Боже, боже, ну и обман!
Ноэль достал зажигалку: пламя зажигалки могло осветить страницу, на которой его острый глаз заметил множество маленьких исправлений.
– Сеньор! Это запрещено! – громовым голосом произнес переводчик у него за спиной. – Эти старые листы бумаги легко воспламеняются. Мы не можем рисковать.
И тут Холкрофту все стало ясно. Так вот почему в этой каморке такой тусклый свет, почему тут нет окон!
– О, разумеется, – сказал он, убирая зажигалку. – И разумеется, эти ящики нельзя выносить из этой комнаты.
– Нельзя, сеньор.
– И, разумеется, здесь нет дополнительных ламп и у вас нет фонарика. Не так ли?
– Сеньор, – прервал его переводчик вежливо, даже обиженно, – мы провели с вами почти три часа. Мы старались оказать вам посильную помощь, но, как вы можете понять, у нас есть иные дела. Так что если вы закончили…
– Полагаю, вы могли предвидеть итог моих поисков заранее, – бросил Холкрофт. – Да, я закончил. Здесь.
Он вышел на залитую солнцем улицу, пытаясь осмыслить происходящее. Мягкий океанский бриз овеял ему лицо, погасив в нем гнев и отчаяние. Он двинулся по белой набережной, за которой расстилались девственные пески залива Гуанабара. Время от времени он останавливался и, перегнувшись через перила, смотрел на забавы взрослых и детей на пляже. Красивые люди, купающиеся в солнечных лучах и сами ослепительные, как солнце. Изящество и самодовольство уживались в них с хитроумием. Здесь повсюду витал аромат денег, о чем свидетельствовали золотистые, умащенные маслом загорелые тела, многие из которых были слишком совершенных форм, слишком красивы, со скрытыми от сторонних глаз физическими изъянами. И все же в чем своеобразие этого места? Если и было в Копакабане нечто особенное, оно ускользало от его взора.
Он миновал отрезок пляжа, который тянулся перед его отелем, и скользнул взглядом вверх по стене гостиницы, пытаясь найти свое окно. В какой-то момент ему показалось, что он его нашел, но потом понял, что ошибся. В окне за занавеской маячили две человеческие фигуры.
Он вернулся к перилам набережной и закурил. Пламя зажигалки заставило его вновь вспомнить о ящиках с документами тридцатилетней давности, которые так тщательно «прооперировали». Неужели изменения были внесены только из-за него? Или другие раньше тоже искали фон Тибольтов? Каков бы ни был ответ на этот вопрос, ему надо искать другой источник информации. Или источники.
La comunidad alemana. Холкрофт вспомнил, что говорил ему бразильский атташе в Нью-Йорке. Еще атташе сказал, что в Бразилии есть три-четыре семьи, которые выступают в роли верховных арбитров во всех делах немецкой общины. Ясно, что они-то должны знать все тщательно оберегаемые секреты. Люди скрывают свои подлинные имена… Иностранец, приезжающий в Рио-де-Жанейро в поисках исчезнувших немцев, подвергает себя большой опасности… «La otra сога de los alemanes». («Они защищают друг друга».)
«Но ведь опасности можно избежать», – подумал Ноэль. Хотя бы давая такое объяснение, какое он дал переводчику в министерстве иммиграции. Он много путешествует, так что нет ничего невероятного в том, что кто-то, зная, что он отправляется в Бразилию, попросил его разыскать семейство фон Тибольтов. Кто же это может быть? Некто, кто ведет конфиденциальные дела, адвокат или банкир. Кто-то, чья собственная репутация не подвергнется никакому сомнению. Еще не успев все обдумать, Холкрофт понял, что на ком бы он ни остановил свой выбор, такой вариант прибытия вполне подходящий.
Вдруг ему в голову пришла догадка, как найти подходящего кандидата. Хотя и рискованно, но в этом есть даже некая ирония. Ричард Холкрофт, его отчим! Биржевой брокер, банкир, морской офицер… отец. Человек, который некогда подарил вторую жизнь женщине с ребенком. Бесстрашный человек, не опасавшийся запятнать себя…
Ноэль взглянул на часы. Десять минут шестого – четвертого в Нью-Йорке. Конец рабочего дня в понедельник. Он не верил в счастливые знамения, но вот – и ему повезло! Каждый понедельник Ричард Холкрофт бывает в нью-йоркском атлетическом клубе, где играет с друзьями в карты, сидя за дубовым столом в баре, и вспоминает старые денечки. Ноэль может позвать его к телефону, поговорить с ним и попросить о помощи. Разговор должен остаться в секрете, ибо конфиденциальность не только обеспечивала ему «крышу», но и гарантировала безопасность. Итак, кто-то попросил Ричарда Холкрофта – человека с солидной репутацией – установить местонахождение семейства фон Тибольт в Бразилии. Зная, что его сын едет в Рио, этот некто вполне естественно обратился к нему с просьбой заняться расследованием. Дело строго конфиденциальное, в детали вникать не надо. Никому бы не удалось отвадить любопытных лучше, чем это мог сделать Дик Холкрофт!
Но только Альтина не должна быть в курсе. Это самое трудное в его просьбе. Дик ее обожал, и у них не было тайн друг от друга. Но его отец – то есть, тьфу, отчим! – не откажет ему, если на то будет особая необходимость. Пока, во всяком случае, он никогда ему не отказывал.