— Зачем вам бумаги из Адмиралтейства? — спросил фон Штраубе.
Остальные фон Штраубе, в зеркалах, дожидались каждый своей очереди:
— Зачем она застрелила анархистов? Ведь по вашему приказу, наверняка!
— Зачем вы подменяете Историю?
— Что вам нужно было от Бурмасова? Что с ним? Куда и зачем вы убрали его тело? Отвечайте же, отвечайте, ваше высокопре…
— Что будет с миром, наконец? Вы не смеете молчать, я все равно не позволю вам улизнуть, не ответив!
Голова растаявшего сиятельства насмешничала уже с самого пола:
— Не многовато ли – хе-хе! — вопросов, мой дорогой лейтенант? Нет, нет, хорошо, что они у вас накопились. Глядите-ка, была одна тайна, а теперь оказалось их – эвон!.. Только – увы! — отвечать на них вам самому. Мир – и этот, и любой другой из миров – полон всевозможных, еще и не таких тайн, мой лейтенант, и перекладывать их разгадку на других, согласитесь, это все равно что свою жизнь – кому-то взаймы. Вы и сами достаточно напористы. Так что дерзайте, мой молодой друг, дерзайте! Только не зашоривайте глаз! — С каждым словом он таял, становясь все крохотнее, голос слабел, уже было едва слыхать. Напоследок прошелестел: – Просторы, глубины – все ваше!.. За сим смею…
Глава 13
Брандмейстер
И всё. Нет его. Истаял целиком.
Но ты не уйдешь, ты все равно не уйдешь, Хлюст!..
— Не уйдешь! — уверенно повторил фон Штраубе, обращаясь непонятно к кому.
Мадлен, — она же Виола, Софи, Шамирам, — на миг оторвала голову от подушки:
— О чем ты, миленький? — и опять сомкнула глаза.
Она, раздетая, с распущенными волосами, лежала на постеленной кровати, свернувшись калачиком, две погасшие змееголовые трубки валялись возле кровати на полу.
Фон Штраубе обнаружил себя босым, в халате на голое тело, хотя не помнил, чтобы когда-то переоблачался. Он стал осматриваться. За окном брезжил гаденький, грязный рассвет. Камин давно остыл и ничуть не напоминал теперь огненную пасть Ваала, а просто чернел неряшливой дырой в стене, из которой тянуло холодом и кислым запахом. И зеркал в комнате было только два, довольно мутных, отражавших несколько помятое лицо лейтенанта и унылую рябь обоев. О разыгравшейся Бог весть когда фантасмагорической сцене напоминал только пепел от сожженной бумаги, устилавший каминное дно.
Лейтенант взял кочергу и принялся шуровать ею в пепле, пока не обнаружил чудом уцелевший в огне клочок. На нем старинным почерком было начертано: "…планида, в древних книгах именуемая Александрийской звездой…" – все, что осталось после учиненной здесь геенны, которая, значит, все-таки была!
Стало быть, и этот Хлюст был – вот что главное!
"Был – и теперь не уйдет, покуда не ответит на все вопросы!" – думал он, с прихваченным ларцом в руках шагая по тому же длинному коридору, по которому они накануне проносились с Мадлен, теперь, поутру, безлюдному и унылому. Пожилой усатый стюард в несвежей униформе скреб шваброй пол. У фон Штраубе, не евшего уже очень давно, желудок сводило от пустоты.
— Где тут ресторация? — спросил он, полагая, что это заведение все-таки является гостиницей.
Стюард посмотрел удивленно.
— Если ближайшая – то на Морской улице, в двух кварталах за углом.
— А у вас что же тут – ничего? — тоже удивился лейтенант.
Тот пожал плечами:
— Ну, ежели червяка заморить – так в первом этаже. Только у нас тут…
Не дослушав, лейтенант спустился в первый этаж. Здесь тоже все вымерло. Впрочем, откуда-то все-таки доносился звон посуды. Фон Штраубе направился туда.
Тесное помещение с грязноватыми скатертями на столах походило на буфетную в вокзале какого-нибудь далекого уездного городка. За одним из столов сидела компания дам далеко не первой молодости, по манерам – явно кокоток, у одной под толстым слоем пудры на лице отчетливо проглядывался фиолетовый синяк, и из чайных стаканов пили дешевое вино. Пахло давно остывшим съестным и ватерклозетом. Нетвердой походкой к лейтенанту подплыл половой с опухшей, заспанной рожей, принял у него шубу и усадил к столу, прежде смахнув со скатерти крошки прямо на пол. Фон Штраубе заказал себе бутылку сельтерской, холодную курицу и кофе – единственное, что, кажется, было тут мало-мальски употребимого в пищу. Половой, перед тем, как удалиться, гнусненько подмигнул:
— Ежели вашему благородию чего на апосля фриштыка – то, вон, Аделаида Гордеевна, — он кивнул на синякастую, — за посещение не более трех рублей берут.
Кокотка, поймав на себе чужой взгляд, помахала рукой в когда-то может и белой перчатке. Ее товарки тут же стали оживленно перешептываться – нарочито громко, чтобы лейтенант мог расслышать, что он "красавчик" и "душка" и что с таким красавчиком можно бы – и до двух рублей. Фон Штраубе велел развязному половому проваливать, и уже не рад был, что сюда зашел.