— Почему же непременно – шпионскую? — взорвался лейтенант, не зная, как пробиться сквозь эту стену непонимания. — Нет, нет, совершенно не то! Я разве говорил в том смысле, что именно шпионскую?
— Но вы говорили – "сеть", — напомнил ротмистр – пожалуй, даже ласково, как дитю. — А какую же иную тогда?
"Барон, не считайте ворон!" – хотелось выкрикнуть фон Штраубе. Вместо этого он сколь мог спокойно и отчетливо произнес, стараясь хоть как-то расшатать эту стену:
— Сеть для искажения и извращения истины. Может быть, несколько непонятно звучит…
— Признаться – более чем.
— Хорошо, поясню! — с готовностью подхватил лейтенант. — К примеру, с делом об убийстве купца Грыжеедова, надеюсь, вы знакомы?
— Как же! Весь Петербург наслышан. Как-никак миллионщик, купец первой гильдии, потомственный почтенный гражданин. Скверное дело, всего-то из-за золотых часов зарезали, семнадцать колотых ран…
С каждой минутой в комнатушке становилось все холоднее. Странно, что этот симпатичный (таким он сейчас казался лейтенанту) ротмистр так и не закрывал форточку и по-прежнему вытирал платком вспотевшее лицо. Из форточки по-прежнему веяло холодом, словно из могилы, если ее нынче выдолбить в здешней мерзлой земле. Пытаясь согреться нутряным жаром своей правоты, фон Штраубе закричал:
— Не было, квирл, не было ничего!
— Как вы сказали? — выкатил глаза Ландсдорф.
— Я сказал – ничего этого не было! (Господи, да закроет он форточку наконец?!)
— Нет, нет, перед тем. Вы сказали какое-то слово. Кажется – "квирл"?
— Ну да – квирл!.. Да при чем тут "квирл"? Не было никакого убийства – вот что я сказал!
— Но я же воочию читал…
— Вот! — возликовал фон Штраубе, даже дрожь унялась на миг. — Вот то-то же и оно! Другой вопрос – что вы читали?
— И что же?
— То, о чем я вам и говорю! Искаженную, извращенную истину! Ту, которую вам подсунул этот Хлюст! Вы понимаете, барон, о чем я?
— Признаться, слишком уж отдаленно, — произнес ротмистр довольно-таки сардонически. — Все это весьма, весьма любопытно, но у вас жар, я же вижу.
— Ах, при чем тут жар?! — вскипел лейтенант. — Они все заодно! Даже тайный советник по пожарной части, извращенец и флагелянт!
— Как вы сказали? "Извращенец" – а дальше?
— Флагелянт! Извращенец, получающий удовольствие от битья розгами! Но не в этом дело…
— Да, да, разумеется… Однако, вам, действительно, надобен доктор, лучше отложим-ка, пожалуй, пока этот разговор, у нас еще будет время.
— Как вы не поймете – нельзя откладывать! — из последних сил борясь с дрожью, почти умоляюще проговорил фон Штраубе. — Если отложить – он все успеет переиначить, в своем тринадцатом нумере, со своей Мадлен, Шамирам, со своей Дарьей Саввичной! Совсем иное синема, — этого вы хотите?.. Ладно, квирл, оставим, к черту, купца! А как быть со штаб-квартирой анархистов на Фуражной? С той, где двое убитых, Этель с подлецом Филикарпием! Это уж, я так понимаю, непосредственно по вашей части?
— Да, — теперь уже всерьез удивился Ландсдорф, — не далее как два часа назад я самолично был на выезде. Одно убийство и одно самоубийство. Не пойму лишь – вам-то откуда?.. В газетах, надеюсь, пока еще… Вы какие-то имена называли – Шамирам, кажется… Дарья (забыл по отчеству)… Еще кто-то… Позвольте-ка, я запишу… — Окунул было ручку в чернильницу, но так и оставил ее там.
— Ах, да оставьте вы покуда ее! — перебил фон Штраубе. — Она тут, право же, второстепенная, про нее мы – после! Разберемся сначала, господин ротмистр, с Хлюстом, не будем разбрасываться.
— Да, пожалуй что, не стоит – и так уже… — согласился ротмистр, отчего стал еще симпатичнее фон Штраубе. — По-моему, вы хотели что-то еще сказать про его высокопревосходительство? — С этими словами он украдкой надавил на какую-то кнопку на столе.
Тут же дверь позади открылась, лейтенанта обволокло холодом возникшего сквозняка, но он не стал оборачиваться. Казалось, ротмистр наконец-таки начал что-то понимать, нельзя было упускать столь драгоценный миг возникшего взаимопонимания.
— Именно! Про Хлюста! — обрадовался он. — Я только начал не по порядку. Следовало – с Суэцкого канала! Слышали про Суэцкий канал?
— Это, что ли, который в Африке? — рассеянно спросил Ландсдорф, подавая непонятный знак кому-то стоявшему, очевидно, в дверях. Теперь вид у него был, пожалуй, несколько огорченный.