— Что же, в таком случае? — спросил лейтенант, чтобы прервать затянувшуюся сверх меры паузу.
— Вот! — воскликнул Валленрод. — Вот! Вы сами же и предвосхитили мой ответ! Главное – терпение! Умение выдержать паузу и дождаться, когда ваш vis-a-vis сам задаст свой вопрос! Человек, — а я это давно для себя установил, — слаб и самовлюблен. Он любит говорить, самовыражаться, а отнюдь не безмолвствовать как кукла. Посему, его основная подсознательная цель – спрашивать, и, в конечном счете, самому же отвечать на собственные вопросы! Моя же задача, в этом случае, — молчать, изображать знаки удивления, даже, по возможности, восхищения на лице; рано или поздно собеседник сам выложит все свои тайны, за которые при грубом натиске не расплатишься порой и миллионами… Что же касается вашей тайны, мой друг, то она совсем иного рода; отсюда и моя некоторая беспомощность. Все мои методы, выработанные годами труда и наблюдений над самыми разными людьми, в данном случае оказываются бессильны. Вся беда состоит в том, что вы, боюсь, и сами не ведаете, в чем суть, в чем истинный, глубинный смысл той тайны, которую вы в себе с некоторых пор храните. Поэтому ваша (если я даже ее добьюсь) разговорчивость не приведет ни к чему, кроме хаоса бессмысленных звуков, то есть увеличения беспорядка в мире, которого и так, ей-Богу, достаточно. Я бы хотел, вопреки моим правилам, действительно, вступить с вами в разговор – в разговор двух людей, пока мало что понимающих, но ищущих истины, которая, в таком случае, быть может, где-то, глядишь, нечаянно и обретется.
— И – о чем же вы хотели бы вести подобный разговор? — спросил фон Штраубе.
— Мы, я смотрю, как бы поменялись местами, — наконец снова улыбнулся генерал. — Вы спрашиваете – я отвечаю… Что ж, в данном случае не вижу ничего дурного в такой перемене ролей. Попробуем разговорить друг друга. Признаюсь вам откровенно, ни одно предыдущее задание не вызывало у меня подобной растерянности. Обладай вы, например, секретом производства нового вида пороха или там какой-нибудь самоходной артиллерийской установки – у меня с вами, уверяю вас, не было бы хлопот; но ваша тайна, если я верно понимаю, иного, мистического, пожалуй, свойства. Ничего подобного в моей практике досель не бывало. Она касается скорее Судеб Мира, нежели дивизий и корпусов. Тайна, если угодно, всеобщего переустройства. И беда, если ею завладеет кто-то, кому, по его человеческой природе, назначено меньшее!
— Например, меньшее, чем назначенное графу и генерал-майору кайзера Вильгельма? — попытался сыронизировать фон Штраубе.
— Ах, граф и генерал-майор – это, в самом деле, еще не худшее! — вполне серьезно отозвался Валленрод. — Знаете, кого я гораздо больше боюсь?
— И кого же?
— Ефрейторов!
— ?!
— Да, да, мой друг, именно ефрейторов! При условии все более ширящейся демократизации нашей жизни (увы! — вашей, российской, также), — представьте себе на миг, что до власти дорвется какой-нибудь самый что ни есть замухрышка-ефрейтор – однако, знающий, КАК ПЕРЕУСТРОИТЬ МИР!.. ("Нечто подобное, — отметил про себя лейтенант, — кажется уже давеча говорил подвыпивший Коваленко-Иконоборцев".) Кстати, — продолжал граф, — одна небезызвестная и мне, и вам дама (к слову, иногда величавшая себя чуть ли не герцогиней) тоже под конец взяла на вооружение этот фельдфебельский бред: о превосходстве расы, о белом сверхчеловеке. Когда в человеке нет истинного аристократизма, скажу даже, некоторого вполне полезного высокомерия, проявляющегося в уважении к собственному "я", то он неминуемо хватается за обобщенные категории: нация, раса. Боюсь, все наши унтеры таковы… Или взять вашу державу… У вас, конечно, ефрейтор не пробьется, вы – нация говорунов… Ну, допустим, какой-нибудь краснобай, приват-доцентик юстиции… Или там – из революционистов, непременно с юридическим образованием, но тоже, разумеется, знающий – КАК! Уж они-то обустроят мир! Не хотелось бы дожить до того часа!.. Впрочем, это опять-таки небольшое отступление. Моя профессия учит, что факты – прежде всего, так что перечислю сначала именно факты. Итак: вы прикосновенны к некоей тайне, столь грандиозной, что многие сильные мира сего вдруг начали проявлять к вашей в сущности весьма скромной персоне пристальнейший интерес… — Не дожидаясь ответа, поспешно продолжил: – Нет-нет, я не пытаюсь вырвать из вас эту тайну, во всяком случае – пока. Кстати, я не уверен даже, что вы сами до конца ее знаете. Молчите, коли угодно… Теперь – далее. Все, кто так или иначе догадывались о существовании вашей тайны, довольно быстро покидали наш бренный мир…
— Кого, например, вы имеете в виду? — спросил фон Штраубе. Сам он, во всяком случае, мог уже назвать Бурмасова и князя Завадовского, чья отрубленная голова нет-нет да и возникала опять перед глазами.