Фламма так и не ушел к себе домой — лишь послал мальчишку, «внучка» привратника, принести новую тогу. Эта тога, в отличие от прежней, узкой, предназначенной для работы в библиотеке, была скроена по новой моде, и закутанный в нее Фламма напоминал снежную шапку на вершине альпийского пика. Поскольку специально обученной рабыни, умевшей укладывать тогу, у библиотекаря никогда не имелось, перед значительными событиями — праздниками и приемами — он заявлялся к Приску, где Артемона, немолодая женщина, за которую Приск заплатил шестьсот денариев исключительно за ее искусные руки, превращала огромный кусок ткани в настоящее произведение искусства.
Вот и сейчас она так ловко уложила складки, что превратила неуклюжего библиотекаря в степенного уважаемого гражданина. Фламма, в отличие от Приска и Куки, всегда ходил в тоге и с некоторых пор не снимал ее даже на обеде, что было неудобно, — но такая уж появилась у библиотекаря причуда.
На обед, кроме старых друзей, никого не приглашали. Лишних слуг хозяин отпустил в ближайшую таверну — повеселиться. А кто останется в доме — могут посидеть на кухне и доесть остатки обеда — после того как подадут все блюда.
Привратник, как только гости соберутся, пусть наглухо закроет дверь, а сам вместе с Борисфеном расположится в перистиле и следит, чтобы никто под окнами не подслушивал. В преданности старого Прима хозяин не сомневался: в прошлом раб, а ныне вольноотпущенник, этот человек много раз доказывал, что готов умереть если не за господина, то за свою госпожу, отцу которой он когда-то принадлежал.
Кориолла, разумеется, обратила внимание на все эти предосторожности. И — разумеется — спросила: в чем дело.
— Я расскажу на обеде… — пообещал Приск и улыбнулся.
Улыбка вышла кривоватой. Мягко сказать.
Самым большим украшением столовой-триклиния был мозаичный пол, изготовленный опять же по рисунку Приска. Мелкие камешки создавали сложнейший узор по краю, сама же мозаика была незатейлива и проста. Обычный для столовой рисунок. Объедки. Рыбья голова со скелетом и хвостом, листья, отбрасывающие тень так, что невольно хотелось наклониться и поднять их, розы и розовые лепестки, скорлупа орехов, яблоки — все это изображено было на мозаике. Когда гости начинали отправлять под стол настоящие кости и огрызки, уже было не разобрать, где настоящая рыбья голова, а где — мозаичная. Каждый, побывавший в гостях у Приска, приходил в восхищение и наутро бежал к нему в мастерскую — заказывать для своей виллы или для городского дома точно такой же пол.
Обедали скромно — не до того сейчас было. Разговор не клеился. Кориолла поглядывала на мужа и его друзей выжидательно. Пока слуги расставляли кушанья, пока гости насыщались, поглощая свинину на шпажках (единственное, что умел готовить безупречно не слишком умелый повар хозяина), разговор вертелся вокруг новостей с Востока — выступит ли Траян в этом году в поход или нет. Как минимум двое из славного контуберния — Приск и Кука — должны были отправиться с Траяном, если начнется война. Фламме участие в походе не грозило. Когда рабы принесли разбавленное вино, бокалы и лепестки роз — все потребное для возлияний, наступавших после обеда, — хозяин велел прислуге удалиться и запереть двери в триклиний, а у двери повесить розу — знак тайны, чтобы больше никто не входил. Еще с четверть часа разговор шел ни о чем. Затем Приск поднялся и обошел соседние комнаты и коридор — проверить, не подслушивает ли кто. Убедился, что не спит Прим, что на месте своем Борисфен, потрепал пса по огромной башке и велел — стеречь. Пес глянул понимающе и разлегся под окном, положив большую лохматую голову на лапы. После чего Приск вернулся в триклиний.
— Ты уверен, что Кориолла должна знать? — спросил Фламма, наполняя бокалы для нового возлияния.
— Уверен. Моя жизнь — ее жизнь. Я не могу от нее таиться. А коли ты не хотел, чтобы она участвовала, так незачем было меня вмешивать.
— Без тебя мы ничего не сможем сделать, — вздохнул Фламма. — Ты — наш мозг!
— Ладно, хватит тайн! — воскликнул Кука. — Рассказывайте, вы, двое, что и как. Я уже умираю от любопытства.
— Вот именно! — поддержала его Кориолла. — Ты решил меня посвятить в свое дело, но не говоришь пока ни слова напрямую. Может быть, объяснишь наконец, что стряслось?