Но вот солнце встало, и ожил лагерь. Пора было отправляться в путь. Перед уходом люди Отца-Ягуара выполнили просьбу ученого — соорудили над скелетом защитный навес из бамбука и тростника.
По пути в деревню камба у Прозрачного ручья доктор Моргенштерн мало-помалу вышел из состояния радостной эйфории, вернулся к привычному ходу мыслей, и тут его словно обожгло чувство стыда: как же так, камба сделали ему такой роскошный подарок, Отец-Ягуар постарался превратить вручение этого подарка в бесподобный праздник, а он этого даже как будто и не заметил? Какая вопиющая неблагодарность с его стороны! Ученый даже покраснел. Но было еще не поздно исправить ошибку, и он рассыпался в благодарностях и извинениях перед Прочным Черепом. А тот вовсе и не был обижен на ученого. У индейцев свои, порой отличные от европейских понятия об этике поведения, но неблагодарность с их точки зрения — грех, как и у христиан, в общем-то, серьезный. И в то же время они всегда готовы понять человека, потерявшего вследствие какого-то сильного переживания контроль над собой. Снисходительно улыбнувшись в ответ на многословные тирады доктора, вождь камба сказал, что его люди с радостью помогут сеньору доставить кости гигантского ленивца в тот порт, который он назовет.
Отец-Ягуар сдержанно прореагировал на все заверения земляка в искренней благодарности: его сейчас гораздо больше волновали предстоящие события, и он откровенно сказал об этом Моргенштерну. Дон Пармесан, уже получивший и, как ни странно, понявший намек на то, что его участие в продолжении экспедиции Отца-Ягуара не совсем желательно, решил выяснить, каковы его шансы остаться при докторе Моргенштерне.
— Сеньор, — издалека начал он, — я убедился в том, что мое искусство в Гран-Чако ценится, к сожалению, гораздо меньше, чем в городах или пампе. Ну, вы же знаете, — добавил он, глядя на удивленное лицо доктора Моргенштерна, — я — знаменитый хирург… Мою честь, видите ли, задевает то, что мои знания и постоянная готовность оперировать, ампутировать и так далее, не находят здесь должного применения. И поэтому я решил покинуть экспедицию Отца-Ягуара. Я остаюсь с вами.
Доктор ничего ему не ответил.
— Сеньор, вы меня поняли? Вы согласны? — несколько растерянно спросил тогда его хирург после небольшой паузы.
— Конечно. Ваше общество мне весьма приятно, по-латыни «перамоэнус» или «пергратус».
О своем «решении» дон Пармесан тут же с гордостью истинного кабальеро сообщил Отцу-Ягуару. Тот, проклиная в душе лицемерие этикета, все-таки произнес несколько принятых между воспитанными людьми в таких случаях слов насчет того, что ему, дескать, очень жаль и так далее, испытывая на самом деле, конечно же, чувство облегчения от того, что наконец избавился от хирурга.
На следующее утро вся деревня вышла проводить Отца-Ягуара и его экспедицию. Прощание было искренним и сердечным. Небольшой отряд под предводительством Прочного Черепа провожал белых в качестве почетного эскорта. Двое воинов-камба должны были поехать с Отцом Ягуаром до самого Тукумана, чтобы потом доставить ученому те предметы, которые купит там Отец-Ягуар на деньги и по инструкции доктора Моргенштерна. Около полудня они достигли границы территории камба, и Прочный Череп со своими воинами, тепло, но сдержанно распрощавшись с Отцом-Ягуаром, повернул назад, к долине Высохшего озера, чтобы проведать, как там дела у раненых абипонов и соплеменников, которые за ними ухаживают. Поскольку доктору Моргенштерну и Фрицу делать в лагере было совершенно нечего, вождь камба попросил их подождать, пока он с несколькими своими воинами не съездит в лагерь и обратно, на что оба немца охотно согласились.
И тут навстречу им попался один воин камба. Он сообщил, что в лагере все спокойно, раненые выздоравливают. Были еще кой-какие мелкие новости, и одна из них встревожила вождя: обнаружилось, что загадочным образом исчезли две лошади абипонов.
— Но, может быть, вы просто ошиблись, когда считали их? — высказал свое сомнение Прочный Череп воину.
— Нет, лошадей у нас осталось после сражения тридцать пять и седел, само собой, столько же, а теперь у нас два седла лишних. Лошади пропали поздно вечером или ночью.
— И как ты думаешь, куда они делись?
— Их скорее всего украл гамбусино.
— Этого не может быть. У ворот в долину стояли двое часовых.
— А ты поинтересуйся у этих часовых, где они были ночью. По-моему, они сидели у костра. Так что лошадей украл, конечно, гамбусино. Я еще, знаешь, почему так решил: мне подумалось, что надо все-таки похоронить капитана Пелехо или хотя бы прикрыть его труп ветками, и я отправился туда, где он лежал. Когда я похоронил его, то заметил валявшиеся на земле совсем недалеко трупы лошадей гамбусино и эспады, и они были без седел — ты понимаешь, что это значит?
— Понимаю…
— Я тебе больше скажу. Поискав человеческие следы на траве возле убитых лошадей, я нашел их! Они шли от опушки леса, а затем, уже от трупов лошадей, уходили в долину. Что ты на это скажешь?
Вождь глубоко задумался, низко опустив голову. А когда поднял ее, сказал:
— Если все так, как ты рассказываешь, то это могли быть только гамбусино и эспада.
— Ну да! Но ты понимаешь, что это грозит Отцу-Ягуару большими неприятностями, если не хуже? Когда он уехал из Чако?
— Сегодня утром.
— Значит, гамбусино опережает его на три дня пути, на целых три дня!
— Но Отец-Ягуар собирался добираться на лошадях только до Тукумана, а там пересесть в дилижанс, гамбусино же скорее всего идет через леса и пески в Сальту.
— Сомневаюсь. Он тоже далеко не дурак. А что если и он вместо Сальты отправился в Тукуман?
— Да, тогда дело плохо. Надо послать человека к Отцу-Ягуару, предупредить его. Но сначала я хотел бы поговорить с часовыми, которые должны были в ту ночь охранять вход в долину.
Прочный Череп дал шпоры своей лошади, и все последовали его примеру, в том числе и доктор Моргенштерн и Фриц, встревожившиеся не меньше вождя.
Когда они прибыли в лагерь у озера, доктор спросил своего слугу:
— Фриц, как тебе кажется, сколько времени может оставаться мой мегатерий целым и невредимым под той крышей, которую мы над ним соорудили?
— Как минимум, несколько месяцев, а может, даже и целый год. Но почему вы спрашиваете об этом?
— Мне не дает покоя одна мысль…
— Какая?
— Ты не забыл еще, как мы с тобой хотели найти хоть какой-нибудь шанс, чтобы проявить свою храбрость?
— Не забыл.
— Очень хорошо. Этот шанс у нас появился.
— Что вы имеете в виду?
— Отцу-Ягуару угрожает опасность, по-латыни «перикулум».
— Это я понял, но чем мы-то в данном случае можем ему помочь?
Фриц лукавил. Он прекрасно понимал, что имеет в виду его хозяин. Просто он думал в этот момент не столько о необходимости помощи Отцу-Ягуару, сколько о безопасности доктора Моргенштерна.
— Фриц, я поражен, что ты задаешь мне такой вопрос. — удивился тот. — Мы обязаны герру Хаммеру всем, буквально всем, ведь он не раз спасал нам жизнь, рискуя собственной. Нет, я не узнаю тебя!
— А, теперь, кажется, начинаю понимать. Мы его освободим, так?
— Да, если это потребуется.
— Следовательно, мы должны поехать за ним?
— Разумеется.
— Но вождь ведь хотел послать к нему своего человека. Он предупредит герра Хаммера, и все будет в полном порядке. Наша помощь там не потребуется.
— А что, если посланец вождя не найдет его в Тукумане? Я тебе скажу, что: он спокойно вернется в свою деревню, потому что сочтет, что свой долг он на этом выполнил. Мы же на этом не остановимся и не успокоимся, пока не вырвем Отца-Ягуара из лап гамбусино. Или ты думаешь по-другому?
— Нет, я думаю так же. Кстати, я и раньше, откровенно говоря, был не очень-то уверен в благополучном исходе дела, которое затеял герр Хаммер.