– А чем у нас все-таки пахнет, а? Чем-то таким… Отвратительным…
– Это подсолнечное масло, я хлеб с чесноком жарила.
– Не понял… Какой хлеб?
– Черный… С чесноком…
– Зачем жарить хлеб да еще и с чесноком?!
– Ну как же, Родя… Ты забыл, наверное! Конечно, забыл…
– Что я забыл?
– Ну помнишь тот вечер?.. У нас тогда ничего не было, и денег совсем не было… Ты пришел домой весь в отчаянии, а я… То есть мы вдвоем… Мы жарили черный хлеб с чесноком на жутком подсолнечном масле… Помнишь?
– Ну, помню… И что? Сегодня у нас вечер плохих воспоминаний? Вообще-то я голодный. Я с работы пришел и рассчитываю на нормальный ужин.
– Родь, ты чего?.. Я ж хотела…
– Чего ты хотела? Чтобы я сел за стол, прослезился от умиления и начал жевать корочку хлеба? Что ты выдумываешь все время, а? Ну ладно, раньше… А сейчас! В детство впадаешь, что ли? Так рановато вроде!
– Родь… что с тобой?..
– Да ничего! Просто надоело, Арин, правда! Ну нельзя так жить, пойми, наконец. Что умилительно в сопливой девчонке, то смешно в зрелой женщине. Ну какой хлеб с чесноком, какие воспоминания? Сама подумай! Нельзя же все время нырять в прошлое, это смешно и глупо выглядит, поверь мне.
– Смешно? Глупо? Наше прошлое – это смешно и глупо, по-твоему? И наша с тобой любовь – тоже смешно и глупо?
– Ну, пошло-поехало… – с раздражением воздел он руки к затылку. – Чуть что – сразу любовь. У нас же великая любовь, я же забыл! Просто неземная любовь! У нас же ничего больше нет, кроме любви! Мы едим черный хлеб с чесноком, пучим друг на друга глаза и мычим французскую мелодию из этого старого придурочного кино… Как его… Забыл, черт!
– «Шербургские зонтики». В тот вечер мы слушали пластинку с той самой мелодией, Родя. Значит, все-таки помнишь. У нас была большая такая пластинка – оркестр Поля Мориа исполняет музыку Мишеля Леграна…
– А, ну да, конечно. Нет, а чего ты сейчас-то оплошала, интересно? Где? Где знакомые мелодии? Почему не звучат? Надо же их присобачить к воспоминаниям! Давай! Я требую музыку нашей любви!
Арина стояла спиной к окну, ухватившись сзади за подоконник. Так сильно ухватилась, что онемели пальцы. Казалось, они совсем чужие… И рука чужая. И плечо. И ноги, вдруг задрожавшие в коленях.
Нет, обиды почему-то не было. Были испуг и удивление, приправленные подступающей тошнотой. В конце концов, она на этом и сосредоточилась – чтобы отодрать онемевшие пальцы от подоконника и шагнуть в сторону двери. Да, молодец, правильно… И рот зажать рукой… До ванной совсем немного осталось!
– Куда ты? – послышался за спиной голос мужа, то ли по-прежнему раздраженный, то ли уже испуганный. – Тебе плохо, что ли? Я ж говорю – отвратный запах…
Желудок долго исходил тягучими спазмами, словно испуг и удивление были теми самыми чужеродными субстанциями, которые он хотел исторгнуть. Наконец, плеснув в лицо холодной водой, Арина села на край ванны, отерла мокрые щеки дрожащими руками.
Господи, что это было? Это что, у них с мужем сейчас такой хамоватый разговор был? С Родей? С любимым?! Не может быть…
– Эй, Арин… С тобой все в порядке?
Арина вздрогнула от легкого стука в дверь.
– Да нормально… Я сейчас… – проговорила она тихо и не узнала своего голоса.
Выходить было страшно. По спине все еще шел холодок от снов Роди и от его взгляда.
У Роди были другие глаза. Чужие. Но ведь так не бывает, чтобы выражение глаз поменялось в один момент? Или бывает?
А может, не заходить на кухню вообще, сразу шмыгнуть в постель, сказаться больной? Лечь, отвернувшись к стене, перетерпеть, перемолчать… А завтра все само собой устроится, и никто из них не вспомнит о черном жареном хлебе…
Но, черт возьми, что такого страшного она сделала? Откуда взялись раздражение и холод в глазах любимого мужа? Надо выяснить, надо поговорить откровенно. Никогда они камней за пазухой не держали, чтобы кидать их друг в друга… Тем более она же ему главного не сказала! Из-за чего затеяла весь сыр-бор!
Арина поднялась с бортика ванны, оправила на бедрах юбку, глянула на себя в зеркало. Бледная, как смерть. Ну и ладно.
Арина вскинула вверх подбородок, лихо сдула упавшую на лоб тонкую прядь, даже попыталась улыбнуться. Нет, улыбка не получилась…
Родион жарил яичницу с колбасой. Когда она шагнула в кухонный проем, муж глянул на нее настороженно, мотнул головой в сторону сковородки:
– Будешь?
– Нет… Не хочу.
– А чего так? С хлебом-то с жареным вприкуску… Зря старалась, что ли? Не пропадать же добру! Вот садись и ешь свой хлебушек…
– Родь, я не понимаю… Откуда взялись издевательские нотки в голосе, а? Такое чувство, будто ты от них удовольствие получаешь! А мне, знаешь, как-то непривычно… Я не умею в такой тональности разговаривать, тем более с тобой. Давай напрямую – у тебя, наверное, что-то случилось, да? Что-то из ряда вон?