А Гале ненавистно всякого рода терпение. И неясность своего положения и роли. Поэтому она выступила вперед и давая сразу понять, что она мне человек не чужой и, естественно, им таким образом свой, сказала своим мягким, сострадательным голосом, не допускающим никакого отказа.
- Стасу надо объяснить, в чем дело... Мы же ничего не знаем... Стас, безусловно, сможет... Я не дал ей договорить:
- Минуточку... Все идут домой... Галя, помоги там Ларе, чем сможешь, а мы с Надей задержимся ненадолго... Мы вас скоро догоним...
Пережив мое предложение как новое, ничем не спровоцированное оскорбление, Галя, тряхнув своими прекрасными волосами, взяла Лару под руку и повела к воротам, мальчишки побежали вперед, а Владик степенно зашагал следом. Стихали постепенно их шаги, громче заголосили птицы в кронах старых деревьев, истончался, исчезал сочувственно - соболезнующий голос Гали, успокаивающий Лару ненужными словами, и почему-то эти отдельно доносившиеся слова казались мне похожими на мято-желтые пятна солнца, с трудом прорвавшиеся сквозь густую зелень, дрожащие, бесформенные, обманчиво недостоверные, как нелепые разводы на маскхалате.
Здесь остро пахло сырой глиной и перепрелой хвоей.
Я обернулся и увидел, что Надя складывает оброненные мной цветы, помятые толстыми ногами Владика, на могилу Кольяныча. Она выпрямилась, посмотрела на меня и, угадывая незаданный вопрос, сказала:
- Я вас хорошо знаю, я вас много раз видела у Коростылева. Вы меня не запомнили, я девчонкой тогда была... Вы приехали первый раз девять лет назад.
- Да, давно это было, - кивнул я. - Приблизительно лет девять-десять назад. Она покачала головой.
- Не приблизительно, а точно - девять лет назад. В июле это было...
- А почему вы это так точно запомнили? - спросил я из вежливости.
- Потому, что я в вас сразу влюбилась. Мне было четырнадцать лет, и никогда до этого не видела более интересных людей.
- Занятно, - усмехнулся я. - За прошедшие годы у вас была возможность убедиться во вздорности детских увлечений.
Она ничего не ответила, и поскольку пауза угрожала затянуться, я быстро сказал:
- Последнее время меня преследует странное воспоминание... Я пришел в зоопарк и в клетке между вольерами пантеры и тигра увидел собаку. Обычную собаку, дворнягу. Тогда я поглазел на нее и ушел, а теперь все чаще думаю, что делала в клетке между пантерой и тигром дворняга? что должна была изображать в зоопарке нормальная простая собака?
Надя покачала головой.
- Не понимаю...
- Я и сам не очень понимаю, - махнул я рукой. - Я ощущаю себя собакой, попавшей по недоразумению в клетку зоопарка.
Она повернулась ко мне, и я первый раз внимательно рассмотрел ее лицо очень тонкое, смуглое, с родинкой над переносьем - как кастовая "тика" у индийских женщин. Красивая девушка, ничего не скажешь.
- Удивляюсь, что я вас не запомнил, - сказал я.
- Мы в соседнем доме жили. Когда вы приезжали, я смотрела на вас через забор и подслушивала, о чем вы с Коростылевым разговаривали... Да, что там! Все утекло...
Из нагрудного карманчика она вынула сложенный серый лист и протянула мне.
- Посмотрите...
Развернул лист - телеграмма. На сером бланке наклеены белые бумажные полосочки, покрытые неровными рядами печатных букв. Я пытался вчитаться в текст, но ужасный смысл слов, их злой абсурд не вмещался в сознании.
Неровные черные буковки, похожие на муравьев, елозили и мельтешили на белых дорожках бланка, прыгали и перестраивались, пока не замерли на миг - и брызнули в глаза нестерпимым ядом ужаса и боли.
"РУЗАЕВО МОСКОВСКОЙ ОБЛАСТИ НАГОРНАЯ УЛИЦА 7
КОРОСТЫЛЕВУ НИКОЛАЮ ИВАНОВИЧУ
ВЧЕРА ВАША ДОЧЬ ЗЯТЬ ВНУКИ ПОГИБЛИ АВТО
КАТАСТРОФЕ ГОРОДЕ МАМОНОВЕ ВОРОНЕЖСКОЙ
ОБЛАСТИ ТЕЛА НАХОДЯТСЯ ГОРОДСКОМ МОРГЕ
ВЫЕЗЖАЙТЕ ДЛЯ ПОЛУЧЕНИЯ ДОКУМЕНТОВ зпт
ЛИЧНОГО ИМУЩЕСТВА ПРИСКОРБИЕМ
ПРОНИН"
Я прочел еще раз телеграмму, и снова, и еще раз, но ощущение контуженности, полного разрыва с реальностью не проходило. Гудело в голове, слова прыгали перед глазами, как желтые солнечные блики на густой листве.
- Что это такое? - растерянно спросил я.
- Его убили этой бумажкой, - тихо сказала Надя. - Он прочел телеграмму при почтальоне и сразу потерял сознание. Успели довезти до больницы, через час умер...
- А Лариса? - задал я бессмысленный вопрос.
- Они приехали на другой день. Ни о чем не подозревая. Они на машине возвращались из отпуска...
Грустный хаос поминок. Оцепенело сидел я за столом, слушал, что говорят, внимательно смотрел на этих людей, которых никогда раньше не видел, а Кольяныч прожил с ними рядом много лет, дружил с ними, помогал, учил, и, судя по всему, они его уважали, ценили и любили.
А кто-то один взял и убил его. Зачем? Почему? За что?
В том, что этот человек сидит сейчас с нами в печальном застолье и поминает добрым словом безвременно ушедшего от нас Николая Ивановича, я не сомневался. Конечно, не тот, что несколько дней назад подал в окошечко телеграфа смертоносный бланк, уплатил полтора рубля, получил квитанцию на точный выстрел в цель за тысячу верст и исчез после этого во тьме неизвестности. Он был далеко и мне сейчас неинтересен.
- Возьмите еще блиночек.
- Что? - обернулся я и увидел, что женщина, встречавшая меня давеча у калитки и сторожившая Барса, протягивает мне глубокую плошку с блинами.
- Блинков, говорю, возьмите еще... Вы поешьте маленько, а то стоит у вас тарелка нетронутая, а блины у нас замечательные - кружевные, тоненькие. Сейчас такие не пекут - все торопятся, некогда! Толстые да клеклые, одно слово - "бабья лень". Вы этот блинок в сметану мокните да селедочки пару кусков в него заверните - объеденье получится.
- Спасибо большое... Я потом возьму...
Нет, отправитель телеграммы мне понадобится потом. В конечном счете он только пуля, разорвавшая сердце Кольяныча. Последнее звено в сложном механизме убийства. Должен быть ствол, из которого полетела эта пуля, необходим прицел - мушка, обязательно есть курок. Кто-то из присутствующих на поминках людей - друзей, соседей, знакомых, сослуживцев - часть системы, убившей Кольяныча. В этом я был твердо уверен.