- Ну да! Ну да, конечно! - сразу же закивал я. - Конечно, хорошая! Червь не дурак, он в кислое яблоко не полезет...
Я достиг своей цели - Есаков взбесился, утратив охранительную ироническую сдержанность.
- Плевать я на вас хотел! - заорал он. - И на все, что вы там думаете обо мне! Погоди, мы еще встретимся! Камни жрать будешь!..
Под эластичной тканью спортивного костюма убедительно перекатывались тугие бугры и комья мышц, а лицом он больше не походил на величавоспокойные парикмахерские глянцованные эталоны. На его бесхитростно- приятном лице была начертана яростная готовность совершить любую мерзость за самое скромное вознаграждение. Он резко повернулся и направился к калитке, и я сказал в эту мощную гибко - мускулистую спину:
- Слушайте, Есаков, а ведь Салтыкова не сможет выполнить своего обещания.
Он сделал еще пару шагов с разгона, но остановился и посмотрел на меня:
- Какого обещания?
- Я долго думал, что она могла предложить вам за то, чтобы вы со своим дружком Пелехом организовали эту телеграмму Коростылеву, пока не понял, чего вам не хватает для счастья. "Жигули". Седьмую модель - мечту с мерседесовской облицовкой...
Он молча смотрел мне в лицо, и я знал, что угадал точно. Или очень близко. Я видел, как в его сухой, красиво причесанной голове проигрываются варианты отпора, ловких ответов, хитрого запирательства, поиски самого правильного поступка - от решения свернуть мне шею до лихого бегства на трескучем "Запоре". Но, видимо, "Запорожец" не показался ему подходящим участником гонок с преследованием, потому, что он тускло спросил:
- Вы чего от меня хотите?
И был он уже не издевательски наглый, не упружисто-ловкий, а вялый и злой, как осенний комар.
- Да в общем-то ничего... Хочу в жизни твоей объявить перерыв. Делом тебя пора занять...
За забором раздался короткий рев автомобиля на форсаже, и, подняв летучее облачко белой пыли, притормозила у ворот раскрашенная в канареечные милицейские цвета "Волга". Воробьев распахнул калитку, прошел мимо Есакова, словно не видел, пожал мне руку и уселся рядом на скамейке. Потом поднял голову и тут будто впервые заметил этого корпусного парня, приветливо махнул ему рукой:
- А, Есаков! Здорово! Тебе Пелех привет передает! Соскучился он без тебя, не с кем, говорит, пошутить крепко. Никому, спрашивает, телеграмму послать не надо?
Есаков затравленно оглянулся - у калитки стоял милиционер, водитель с машины Воробьева. Неуверенно заговорил, а глаза у него все время ерзали мимо нас, чтобы не встретиться взглядом:
- Да бросьте вы... Какой там Пелех... Не знаю, чего там кто нашутил...
- Что значит какой Пелех? - удивился Воробьев. - Дружка своего забыл? Вы же с ним несколько лет за одну команду второй лиги в футбол играли! Пока вас обоих с треском не выперли... Не помнишь?
Есаков растерянно помотал головой.
- Ай-яй-яй! - укоризненно сказал Воробьев. - А Пелех помнит: вы деньги взяли, чтобы ваша команда проиграла. Матч "сплавили". Ты мяч как бы по ошибке в свои ворота дал закатить. Не помнишь?
- И помнить мне нечего, - все так же волгло отбивался Есаков. - Кто это доказал?..
- Да уж не знаю, как в спорте доказывают, у них там законы другие, чем у нас, в милиции и прокуратуре. Только выгнали тебя с Пелехом твои же товарищи. А федерация футбольная дисквалифицировала. Как я понимаю, ты после этого у нас здесь в городе и объявился. Не рассмотрел я тебя раньше, а жалко...
- А чего меня было рассматривать? Живу нормально, ничего не нарушаю...
- Не нарушаешь? - прищурился Воробьев. - Я тебе, Есаков, вот, что скажу: как доказывали, что ты гол своим товарищам забил, это я не знаю, а то, что мы докажем тебе покушение на убийство, - это как пить дать!
- Что-о-о? - завизжал Есаков. - Какое убийство? Что бы там Пелех ни болтал, может, он с ума сошел, так в крайнем случае глупость мы сморозили... Ну, нахулиганили - пускай...
- Нет, Есаков, - грустно сказал Воробьев. - Не с ума вы сошли. Вы с совести соскочили. И смотрю я на тебя сейчас, а у самого сердце рвется...
- Никак жалеете? - трусливо ухмыльнулся Есаков.
- Жалею, - кивнул Воробьев. - Потому, что тебя сейчас не арестовывать, не привлекать надо... Боюсь, что совести людской тебе не вернуть... Жалею я, что нет у меня возможности, не дано мне право выпороть тебя плетью, пока бы ты не обделался! Потому, что никаких ты слов не разумеешь, ничем тебя, кроме страха, не проймешь... Сорный ты человечишка...
- Оскорбляйте, бейте! - со слезой тонко крикнул Есаков. - Пользуйтесь, что вас тут толпа, а у меня ни одного свидетеля! Только и на вас управа найдется! Здесь, в вашем паршивом городке, власть не кончается!
- Вот видишь, и свидетели тебе уже понадобились, - вздохнул Воробьев. Вы когда с Салтычихой да с Пелехом сговаривались убить Коростылева, вам тогда свидетели не нужны были? Да не трясись ты так, кому ты нужен, руки об тебя марать...
- Павел Лукьяныч! - заблажил Есаков. - Да почему - убить сговаривались? Да никто и в мыслях такого не держал! Кто мог знать, что он от такой глупости с катушек может слететь?
- Ну да, это я тебе верю - что вы этого и в мыслях не держали, вам на него начихать было, главное - из города на пару дней Коростылева выкурить. Вот это и образует не прямой, а эвентуальный умысел на убийство...
- Что-что-что? Какой еще умысел?
- Эвентуальный, - терпеливо повторил Воробьев. - Поскольку ты человек вполне дикий - на жизнь зарабатываешь ногами или еще там чем, - поясню тебе конкретным примером. Жили у нас тут несколько лет тому назад супруги Рычаговы, хорошая парочка - баран да ярочка. Полдома на Заречье имели. Да только он их не устраивал, вот они его крепко застраховали и спалили. Июль, страда, никого поблизости не оказалось, дом и сгорел дотла в два счета, а на другой половине была парализованная старуха Домна Смагина. Рычаговы, как и вы, и в уме не держали старуху убивать, они только страховку получить хотели, а бабушка безногая им до фонаря была - выберется из пожара, так, пожалуйста, на здоровье. Вот и судили их за убийство с эвентуальным умыслом. Понятно?
Я рассматривал Есакова все это время с искренним интересом - это было какое-то физиологическое чудо. Ладно скроенный, крепко связанный корпус не имел внутри никакого костяка, в нем не существовало скелетной основы внутри синего "Адидаса" переливалась, булькала, вяло плескалась слизистая текучая протоплазма.