Он растолок таблетку и подал Кришноканто. Тот взял чашку, поднес к губам, но тут же выплеснул все лекарство на пол. Заметив огорчение лекаря, Кришноканто проговорил:
— Не тревожьтесь. В моем возрасте лекарства уже не помогают. Для меня сейчас полезнее повторять имя Вишну[1]. Лучше молитесь за меня.
Кришноканто стал повторять слова предсмертной молитвы. Все остальные молчали, пораженные и испуганные. Лишь сам Кришноканто оставался спокоен.
— Достань у меня из-под подушки ключ, — обратился он к Гобиндолалу.
Гобиндолал повиновался.
— Теперь открой ящик и достань завещание.
Гобиндолал исполнил и эту просьбу умирающего.
— Позови главного казначея и человек десять деревенских жителей посолиднее.
Через некоторое время казначей, писцы, разные Чоттопаддхаи, Бондопаддхаи, Бошу и Миттры заполнили комнату.
— Читай завещание, — приказал Кришноканто одному из писцов.
Когда чтение было закончено, Кришноканто проговорил:
— Это завещание надобно уничтожить. Пиши новое.
— Какое? — спросил клерк.
— Все оставь по-старому, только…
— Только что?
— Только зачеркни имя Гобиндолала и вместо него впиши имя его жены, Бхомры. Запиши, что в случае смерти Бхомры Гобиндолал получит половину завещанного ей имущества.
Все оцепенели от изумления. Никто не произнес ни слова. Клерк вопросительно посмотрел на Гобиндолала.
— Пиши, — кивнул тот.
Когда завещание было составлено, его дали подписать Кришноканто. Затем поставили свои подписи все свидетели. Хотя Гобиндолал являлся лицом заинтересованным, он тоже подписался в качестве свидетеля. По этому новому завещанию Гобиндолалу не полагалось ни гроша, только половина имущества Бхомры в случае ее смерти.
В ту же ночь, с именем Вишну на устах, Кришноканто скончался на ложе из священной травы тулси.
Глава двадцать седьмая
Кришноканто оплакивала вся деревня.
— Какой человек умер! Какой утес рухнул! — говорили все вокруг.
Богач Кришноканто, действительно, был добрым человеком. И бедняки, и брахманы одинаково широко пользовались его милостями, поэтому многие были искренне опечалены его смертью.
И сильнее всех — Бхомра. Ей, конечно, надлежало сейчас быть в доме мужа. Поэтому на следующий день после смерти Кришноканто мать Гобиндолала послала за невесткой паланкин. Вернувшись, Бхомра неутешно зарыдала над телом Кришноканто. При виде Гобиндолала она заплакала еще сильнее. Гобиндолал и сам не мог удержаться от слез.
Их собственные невыясненные отношения потонули на время во всеобщем смятении. Никто из них не сказал ни слова о прошлом. Оба понимали, что не стоит пока начинать объяснения.
Прежде всего следовало устроить поминание усопшего, а потом уже заниматься своими делами. Поэтому, улучив момент, Гобиндолал сказал жене:
— Мне нужно поговорить с тобой, Бхомра. Очень нужно. Но сейчас мне невыносимо тяжело, так не было, даже когда умер мой отец. Сейчас я не в силах ни о чем говорить. Подождем до конца поминальных обрядов.
Бхомра призвала на помощь всех известных ей богов и, глотая слезы, спокойно ответила:
— Мне тоже нужно поговорить с тобой. Скажешь, когда у тебя будет для этого время.
Больше ничего тогда не было сказано. Время шло, как обычно: незаметно бежали дни, и никто — ни слуги, ни мать Гобиндолала, ни другие женщины, ни родственники — не подозревал, что тучи сгущаются на небе, что червь точит нежный цветок, что увяла любовь Бхомры и Гобиндолала. Все теперь было не так, все по-иному: не стало прежних улыбок. Что же, спросите вы, Бхомра и Гобиндолал совсем не улыбались друг другу? Они улыбались, но не так, как прежде. В их улыбке уже нельзя было прочесть ни радости, ни признания; она не возникала сама собой, когда встречались взгляды; не говорила о том, что сердце жаждет еще большего счастья. Когда-то Гобиндолал мог прочесть в глазах жены восхищение его красотой, а Бхомра во взгляде мужа — преклонение перед ее добрым сердцем. Бхомра думала: нет, никогда в этой жизни мне не переплыть океан любви.
Каких только ласковых прозвищ не придумывали друг для друга влюбленные! Бхомор, Бхомра, Бхом, Бхумори, Бхуми, Бхум, Бхон-Бхон, — всегда новые, всегда полные любви, такие милые прозвища, где они теперь?
Уже не слышалось поминутно: «Чернушка моя», «Смугляночка», «Моя смуглая луна», «Мое золотко черное», «Моя черная жемчужина». Казалось, все эти слова забыты, так же как и «любимый мой», «мой единственный». Не стало шутливых прозвищ, не стало шутливых ссор. Все это прекратилось навсегда. Раньше им не хватало слов, теперь слова приходилось искать. Теперь они уже не понимали друг друга с полуслова; исчезла потребность говорить лишь для того, чтобы услышать в ответ любимый голос. Прежде, когда муж с женой бывали вместе, Гобиндолала с трудом могли дозваться, а Бхомра и вовсе не откликалась. Теперь их не нужно было звать, кто-нибудь из них сам уходил, говоря: «что-то очень жарко» или «кажется, меня зовут».