Пентти продолжал хлопать теленка. Удары не прекращались, и Лаури попытался отпихнуть отца, чтобы тот перестал стучать.
– Перестань, ты же делаешь ему больно! – закричал он.
Пентти оттолкнул его. Его глаза потемнели и стали такими же, как у Лаури, совершенно черными из-за расширившихся в ужасе зрачков.
– Теленок ничего не чувствует, – наконец произнес Пентти и покачал головой. – Больше ничего не сделаешь.
У Лаури задрожала нижняя губа, – да что там! – он сам весь дрожал как осиновый лист.
– Но ведь я же спас его! Я размотал пуповину!
Пентти пожал плечами.
– Слишком поздно. Там внутри счет идет на секунды, знаешь ли.
Лаури опустился на колени рядом с мертвым теленком. Ему было ужасно стыдно. Какой из него, к черту, ветеринар? Ишь, размечтался! И откуда только взялось в его голове это бредовое стремление?
Он всхлипнул и внезапно почувствовал, что джинсы его промокли. По полу расползалась темная лужа. Кровь. Это была кровь.
– Папа, у нее кровь! У Култы идет кровь! Мы должны ей помочь!
Но Пентти почти не отреагировал, лишь снова пожал плечами. Лаури увидел, что у отца дрожат руки.
– Нам не спасти ее. Пусть природа доделывает свою работу без нас.
– Но она же истекает кровью!
– Этой корове вообще не полагалось рожать. Она физически для этого не приспособлена. Просто оставь ее в покое, и она скоро уснет навсегда.
И с этими словами отец покинул коровник.
Лаури положил голову Култы себе на колени и нежно гладил ее по носу, проводил рукой по лбу. Так он просидел довольно долго. Солнечный летний день сменился вечером, снаружи стемнело. Никто так и не появился, никто не искал его и не звал по имени. Он долго сидел так, чувствуя, как из его любимой коровы вместе с кровью вытекает жизнь, и при этом никто ничего не делал, чтобы спасти ее. И сам он не мог ничего сделать, чтобы помочь ей. Он мог только гладить ее по морде и тихо плакать.
Уже поздно вечером Лаури услышал, как дверь в коровник отворилась. Пентти, кажется, удивился, обнаружив его в стойле. Чувство взаимопонимания, воспоминания о том, что им только что пришлось вместе пережить, все это куда-то делось, и теперь лицо отца ровным счетом ничего не выражало. Он появился, неся в обеих руках по лопате.
– Вот как, сидишь, значит. Ну что, она умерла?
Лаури покачал головой. Кожу на щеках стянуло от высохших слез, взгляд помутнел.
– Тогда пошел вон отсюда, – велел отец.
Когда Лаури не пошевельнулся, Пентти разозлился и вышвырнул сына вон из стойла. После чего взял одну из лопат и занес ее над головой коровы. Так замахиваются, когда готовятся, к примеру, закладывать фундамент под гараж. Но вместо этого лопата опустилась на голову Култы, и Лаури увидел, как ноги коровы дернулись и замерли, теперь уже навсегда. Он продолжал плакать, от всех этих рыданий у него уже раскалывалась голова, одежда грязными лохмотьями свисала с него, и из-за слез все вокруг было как в тумане.
Пентти бросил ему одну из лопат.
– Пошли, нужно их закопать, пока совсем не стемнело. Иначе налетят мухи и начнется черт знает что.
Но Лаури не смог пошевельнуться и остался сидеть в той же позе, не в силах успокоиться и перестать плакать.
Отец вздохнул, но больше его трогать не стал.
– Сходи в баню и хорошенько вымойся, прежде чем соваться в дом. Сири с ума сойдет, если ты перепачкаешь ей полы, она только что выбила все половики.
И с этими словами он ушел, прихватив лопаты. Лаури слышал, как отец во дворе зовет Воитто, одного из старших сыновей, который уж точно не станет рыдать над умершей коровой, не имея даже сил похоронить ее. Лаури утер слезы и попытался проглотить сопли, а те ни в какую не желали глотаться, и он все сглатывал и сглатывал. Наконец спустя какое-то время он, пошатываясь, выбрался из коровника и поплелся в баню.
Внутри никого не было. Лаури разделся и побросал всю одежду в печку, где яростно трещали поленья, после чего лег на самую нижнюю полку и зажмурил глаза.
Я только немножко вздремну, подумал он.
Он резко проснулся от того, что в лицо ему плеснули холодной водой. Над ним, нависая, стоял Пентти, багровый лицом, должно быть из-за жара, подумал сначала Лаури, от гнева, подумал он следом, и вдруг обнаружил, что лежит на траве перед баней.