Он немного подумал.
- Вашу супругу зовут Клавдия, не так ли? - спросил он.
- Да. - Все же мне было немного неприятно услышать имя жены из его уст.
- Помнится, мне говорили, что она ваша жена. Но потом я совсем об этом забыл. Ко мне ведь очень многие приходят. Иногда устаешь и слушаешь не так внимательно. Извините, пожалуйста.
- Вполне вас понимаю, - заметил я. - Между прочим, Клавдия не сказала мне, что была у вас. И чтобы сразу внести ясность: она за вас не просила.
- Но и я не от нее узнал, что она ваша жена, то есть жена такого влиятельного человека. Об этом мне лишь потом рассказали члены римской общины. Они, конечно, гордятся этим, что само по себе нехорошо. Помнится, мне даже пришлось их за это пожурить. Речь ведь идет не о должности и не об официальном положении, а о человеке. В данном случае - о вашей жене.
- И обо мне, - улыбнувшись возразил я.
- Конечно. Но вы ведь не нуждаетесь в моих советах.
- Вы в этом убеждены?
Он быстро взглянул на меня, потом вновь опустил глаза и улыбнулся. Мы оба вообще довольно часто улыбались.
- Иногда мы открываем другому душу, - сказал он, - но лишь для того, чтобы явственнее услышать собственный голос и потом ему следовать. Со мной часто так бывает. Это совсем не то же самое, что советоваться или советовать. Но с вашей женой дело обстоит иначе. Случай отнюдь не какой-то особый - еще раз извините, пожалуйста, - скорее, вполне обычный. Наша вера распространяется слишком быстро, и нас это очень тревожит, поверьте. Я имею в виду этот по-детски наивный восторг. Словно вера - это новая игрушка. И рьяные ее поклонники только вносят разлад в души, неспособные с ним справиться. Я всегда внушаю женщинам, что они должны свято исполнять свои обязанности. Смирение перед жизнью - первое, чего требует от нас истина. Да только разве меня кто послушает. Женщины, наверное, думают: он старик, ему легко говорить.
- И моей жене тоже это внушали?
- Не в таких выражениях, конечно. Я ведь не знал, что она ваша жена. Он вздохнул и опять улыбнулся. - Наш разговор и впрямь не должен выйти за стены этой комнаты. А то меня еще назовут отщепенцем. Или трусом. И такое бывало. По крайней мере в некоторых посланиях, которые вам, вероятно, довелось прочесть. Мне думается, что истину ложно поняли. Считали, что конец света близок, а оказалось, что это было ошибкой. Ошибку признать трудно, очень трудно. Почти невозможно. Приходится жить дальше, а это намного сложнее, чем быстрый конец. Вот что делает людей недовольными. Он опять вздохнул. - Но это всего лишь мое мнение, к тому же о предмете весьма отвлеченном. Так мы с места не сдвинемся. А ведь мы хотели поговорить о вашей жене.
- Нет, - перебил я его, - мне очень правится, что вы трактуете мой частный случай столь обобщенно.
- Вы не правы, - в свою очередь перебил он меня. - Разрешите мне, как старшему по годам, вам возразить. Жизнь состоит именно из частных случаев, и все они одинаково важны. Что же касается вашей супруги Клавдии - славное у нее имя! - то, насколько я могу судить, тревожиться о ней нет причин. Сейчас у вас, вероятно, кое-что вызывает досаду, я понимаю, однако все обойдется. Она всегда и в первую, очередь пребудет вашей супругой. Я говорю это не потому, что переоцениваю вашу жену - простите мне этот глагол, - а потому, что ее супруг - вы. Такова уж ее судьба - стало быть, в этом истина. - Внезапно его лицо озарилось светлой и лукавой улыбкой. Слово "судьба" я не должен бы произносить вслух.
Некоторое время мы сидели молча. Я размышлял, он терпеливо ждал.
- Оставим пока мою семью в покое, - сказал я потом. - Я хочу задать вам совсем другой вопрос, который кажется мне намного более важным. Вопрос этот я точно так же не должен бы произносить вслух, как вы слово "судьба". Однако отвечать на него вы не обязаны. Молчание лучше, чем уклончивый ответ. Многим из ваших почему-то доставляет удовольствие называть меня сыном. "Сын мой, я буду молиться за вас" или еще что-то в этом духе. Зачастую они моложе меня, и обращение это звучит просто странно. Я человек старой закалки и привык с почтением относиться к старшим. Должность, которую я благодаря стечению обстоятельств занимаю, ничего в этом смысле не меняет. Короче говоря, я обращаюсь с этим вопросом не к христианину, а к человеку, который мог бы быть моим отцом. Я никак не ожидал услышать от вас, что вы высоко цените жизнь. Полагаю, что вы имеете в виду жизнь вообще, то есть существование рода человеческого. Допустим, к примеру, что вы, то есть христиане, в наши дни не слишком многочисленные, через какое-то обозримое время иди даже через несколько столетий одержите верх. Такое допущение само по себе мне, естественно, крайне неприятно, все во мне против него восстает. Но как разумный человек я не должен отгораживаться от фактов и обязан принимать в расчет и такую возможность.
- Вы это всерьез? - спросил он удивленно и, как мне почудилось, даже испуганно.
- А что? Почему вас это удивляет? Мне кажется, эта мысль напрашивается сама собой. Когда я обдумываю такую возможность, я исхожу вовсе не из силы вашего движения, а из нашей слабости. Или, если угодно, из утраты нами естественных устоев. Я вижу, что пропасть между привычным и истинным расширяется. И нет между ними ничего, кроме убийственной для нас растерянности, которую христиане, с моей точки зрения, весьма умело используют. Не сочтите мои слова за хулу. Но ведь мы с вами встретились не для того, чтобы удовольствоваться констатацией отдельных и слишком очевидных недостатков. Возьмем для примера хотя бы конкретный случай с моей женой.