Семен был душой этого маленького коллектива людей, проходивших страшное испытание. Он находил в себе силы шутить, сочинять больничные частушки, рассказывать забавные истории.
Можно было лишь догадываться о том, как страшны были часы одиночества в бессонные ночи. Но к утру он уже был собран. И посетителей встречал обычным:
— Ну что, великие утешители? Садитесь. Начнем отвлекающий треп.
И тут же начинал рассказывать что-нибудь смешное, иронически описывал больничный быт.
Настроив всех на «веселую волну», он говорил гостям:
— Ну, а теперь выкладывайте свои новостишки. Кто что пишет? Кто кого ест?
И все кругом улыбались. Лица больных светлели.
О болезни речи никогда не было. Лишь однажды он сам заговорил о ней. Было это так. Я сказал шутливо:
— Вот уж воистину, солдат спит, а служба идет. Пока ты тут прохлаждаешься, пришла верстка двух твоих книг — «Новые края» и воениздатовский «Дальний гарнизон». Скоро они выйдут в свет.
Семен махнул рукой и тихо ответил:
— Не в этом счастье, старик. Отдаю обе эти книги за то, чтобы встать на обе ноги и пройти по комнате. А книг можно много еще написать…
…Перед последней отправкой в больницу я навестил его дома. Он лежал полупарализованный, с белой шапочкой на голове. Мы были одни в комнате. Он показал глазами на листки со стихами, отпечатанными на машинке.
— Вот посмотри, написал недавно.
Я начал читать. Теперь эти стихи знают все.
— Ну как? — спросил Гудзенко.
— Семен, родной, это замечательно, это здорово. Но самое главное — эти стихи залог твоего скорого выздоровления. Если ты можешь сейчас так писать, значит, мозг…
Он прервал меня, положив свою ладонь на мою руку.
— Не надо, — сказал он твердо. — Слушай меня, старик, мы тут одни. Давай будем серьезны и поговорим как мужчина с мужчиной. Я все понимаю. Через полгода я стану горсткой пепла. Стихи эти — последние, может быть предпоследние. Знаешь — лампочка, перед тем как перегореть, дает вспышку. Вот так. И хватит об этом.
И он вдруг улыбнулся так же, как тогда, в сорок пятом, на улице Воровского, когда стоял, полный юношеского задора и лукавства, и, вытянувшись, держал руку у козырька кепки, здоровый, рассчитанный, казалось, на долгую жизнь.
…Доблестно пройдя треть военного пути под началом у старшин, он стал служить с тем же солдатским достоинством главному своему призванию. Перед ним простерлась большая дорога его жизни в поэзии.
Но едва-едва миновав первую треть этой новой, открывшейся перед ним дороги, он был сражен в мирное утро, когда не осколки, а февральские ветры свистели за больничным окном.
Всего одна треть… Но она бесценна. Она стоит продолжительной и плодотворной жизни.
Того, что успел сказать Семен Гудзенко, хватит надолго.
Вот почему он по-прежнему в дороге, он открывает новые земли, завоевывает новые сердца.
Юрий Левитанский
Памяти ровесника
Мы не от старости умрем —
От старых ран умрем…