— Может, вам приснилось?
Вырвавшийся нервный смешок заставил Кихёна даже покрыться мурашками. Хосок вновь облокотился и уставился на сияющие огоньки фермы.
— Ага, — фыркнул он. — У нас общий психоз на фоне массовой истерии. Расскажи мне правду. Почему вы уехали?
Они вновь встретились взглядами, а очередной порыв ветра хлестнул дождем в лицо. Оба обернулись, увидев, что в коридоре зажглась лампочка, а потому замолчали. Свет погас довольно быстро. По всей видимости, кто-то ходил в уборную.
— Не знаю, какая правда тебе нужна, — прошипел Кихён. — И что за вселенские заговоры тебе мерещатся. Но то, что я рассказал, — это правда.
— Как умер ваш отец? — пресек его Хосок, недоверчиво щурясь.
Кихён надул щеки и шумно выдохнул, почесав затылок. Признаться, он хотел скрыть этот позор, но раз уж дело действительно дошло до массового психоза…
— Он повесился, — виновато оскалился он. — Вроде бы…
— И ты изначально это скрыл?!
Оставалось только недовольно всплеснуть руками.
— Скрыл?! Какого черта, Хо? — прикрикнул он, уже не стараясь говорить тише. — Меня никто и не спрашивал! И какое отношение имеет самоубийство нашего отца к собаке на кухне?! Может… Не знаю… Может, это было на улице.
— Может, — нехотя пожал плечами Хосок, однако не согласился. — Но почему вы ничего не слышали?
— Что ты от меня хочешь?! — психанул Кихён, толкая в плечо. — Чтобы я остался этой ночью с тобой и тоже послушал?
Но Хосок с ехидной усмешкой приподнял темные брови.
— Я рад, что ты сам это предложил.
Самое забавное было в этой ситуации, что мальчишек не нужно было упрашивать остаться вдвоем. Оно и верно. Им не приходилось бы прятаться, если бы такие ситуации складывались чаще. Кихёну пришлось немного пригрозить Чангюну, чтобы тот оставался честным, но по лицу видел, что парень сам в себе не очень уверен. Чангюн старался. Честно старался отказывать Хёнвону, но находился в плену собственных ощущений. Как можно сказать, что ты не хочешь, когда очень даже хочешь, чтобы его руки настойчиво ласкали между ног?
Сухой кустарник противно скреб стекло. Хосок смерил комнату буквально в несколько шагов, дернул раму и обломал проклятые ветки. Сам промок от сильного дождя, но со скрежетом справился. Он еще немного постоял, поразмыслил и все же решил загородить окно шторами. Пусть пыльными, но это лучше, чем увидеть того, кто ненароком ночью заглянет в комнату с улицы.
Кихён смотрел на Хосока, как на сумасшедшего, видел, как он заламывает пальцы и оглядывается на шторы, поправляет, чтобы не было даже щелки, и только после этого садится рядом.
За Хосоком наблюдалась странная привычка. Он не очень любил тактильный контакт, не любил нежностей, но когда переживал или волновался, то всегда сам тянулся к человеку, сидящему рядом, чтобы потрогать кожу, перебрать пальцы. Это его немного успокаивало.
Повинуясь чужим ладоням, настойчиво разминающим плечи, Кихён скинул рубаху и удобно устроился на животе, подбив руки под щеку. Его такая привычка вполне устраивала. Довольно удобная привычка.
— Не трудно тебе? — все же спросил он, когда заметил, с каким рвением тяжелые руки движутся по спине.
— Нормально, — с долей профессионализма ответил Хосок, будто всю жизнь этим занимался. — Хоть чем-то занять руки. Впрочем… Как всегда.
— Тогда можешь не жалеть и нажимать сильнее.
Хосок улыбнулся, но только потому что давно хотел облапать хоть кого-то, кроме Хёнвона. Было приятно перекатывать натянутые мышцы и пытаться прощупать ребра. Спина с едва выделяющимися лопатками настолько радовала взгляд, что невольно забывалась сама причина, по которой Кихён остался с ним в комнате.
— Не люблю я эти бабские разговоры, — вздохнул Хосок, усердно сжимая натянутую кожу. — Но хочу признаться, что иногда очень тебе завидую.
Кихён улыбнулся и поерзал по руке щекой. Хосок действительно редко откровенничал. За эти несколько дней в поездке, казалось, они все узнали его немного с другой стороны.
— Серьезно? Завидуешь мне?
Хосок кивнул.
— Да. Чангюн такой милый и… покладистый, что ли. Иногда мне не по себе, что ты на него ругаешься.
Смутившись, Кихён глянул в сторону двери. Да уж, о шумоизоляции тут не слышали. Некого винить, кроме своего вспыльчивого характера.
— Вы оба слышали, да? Я был слишком груб?
Хосок наплевательски пожал плечами, умолчав, что он действительно иногда переживает за Чангюна, после чего приспустил штаны, чтобы удобнее размять поясницу.
— Лишняя строгость, — завуалированно ответил он. — Думаю, что он и без этого все понимает. Дело скорее в Хёнвоне. Он тот еще манипулятор.
— Но ты его любишь, — закончил за него мысль Кихён и рассмеялся.
В ответ Хосок больно ущипнул за приоткрытую задницу, и Кихёну пришлось замолчать, чтобы шикнуть от боли.
— Если бы не любил, то давно убил бы, — ехидно посмеялся Хосок и шлепнул ладонью по раскрасневшейся спине.
Оба напряженно замолчали, когда услышали скрип петель, но тут послышались шаги и голоса мальчишек. Спустилась вода в туалете, а потом снова все стихло.
— Вот видишь, — махнул Кихён рукой в сторону двери. — Никаких шорохов и собак. Может, вы точно так же нас слышали?
Но Хосок яростно замотал головой и увалился рядом, подложив руки под голову.
— Подожди, — ответил он, взглянув на часы. — И я не обещал, что они будут. Я лишь говорил, что они были.
И пока старшие пытливо выжидали собачьего воя, младшие занимались тем, что разглядывали старые книги на полках. Хёнвон что-то рассказывал про то, как любил читать в детстве. Точнее, не то чтобы любил, ему, скорее, приходилось это делать, так как у родителей не хватало времени. Чангюн в это время пытался настроить старый приемник: а вдруг бы обнаружилась любимая волна с молодежной музыкой, которую они любили слушать в Вашингтоне.
Захлопнув очередную книгу и чихнув от забившей нос пыли, Хёнвон опустился на кровать, спружинил на ней пару раз с зажатыми между ног руками. Глазами он бы сейчас перевернул весь дом в поисках хоть чего-нибудь интересного, но к концу дня — началу ночи — сил уже не оставалось. Парень достал из своей сумки небольшой походный набор, в котором лежали расческа, всякие резинки разных размеров, гели для волос и умывания. Он подполз к Чангюну сзади, заглянул через плечо и приложился губами к шее. Тот только повел плечом, продолжая крутить бесполезные ручки на приемниках.
— Ты плакал? — скромно спросил Хёнвон, и Чангюн снова от него отвернулся.
— Нет.
— Можешь не скрывать, я же слышу твой хриплый голос.
Чангюн нервно зарычал. Он ненавидел, когда его считали тряпкой, только потому что он так сильно любит Кихёна. Да, он плакал, но это совершенно никого не касалось.
— Я же сказал тебе, что нет!
Хёнвон примирительно выставил ладони, после чего его пальчики легко вплелись в мягкие волнистые пряди. Безотказный прием: Чангюн всегда расслаблялся, когда трогали его волосы. И Хёнвон это знал, потому бесстыдно пользовался. Вот и сейчас накручивал прядки на палец, заматывал резинками, делая из прически совершенно безобразного ежика.
— Не кричи. Нет — значит, нет, — тихо прошептал он, а затем все же повалил друга на себя, оторвав от бестолкового занятия. Чангюн пробовал возмущаться, барахтал руками и ногами, пытаясь перевернуться, словно неуклюжая черепаха, но Хёнвон перешел к самому запрещенному приему — щекотке. — У кого тут самая сладкая попка?
Мальчишки смеялись довольно громко, катаясь по кровати и подминая под себя постельное белье. Они словно забыли, что приключилось с ними днем, забыли, как пришлось оправдываться перед старшими. Им нужно было слишком мало, чтобы почувствовать себя детьми. А может, такими они и были. Играючи, Хёнвон коснулся губ Чангюна пальцем, смял их на бок и попробовал поцеловать. Тот отстранился и даже выпутался из объятий, сев в кровати.
— У тебя, Вон-а, — ответил он тихо на давно заданный вопрос, и Хёнвон вопросительно поднял бровь. — У тебя самая сладкая попка.