- Говоришь, Мандзюк схватился за голову, когда узнал, что потерпевший не обратился за медицинской помощью?
- Так утверждает Бессараб.
- Н-да... - задумчиво протянул Ляшенко. - Едва ли этот факт сам по себе мог вызвать столь бурную реакцию Алексея.
- Но мужчина серьезно ранен.
- Из чего исходишь, делая такой вывод?
- Он был окровавлен.
- Обилие крови еще ни о чем не свидетельствует. Серьезные проникающие ранения, как правило, не кровоточат. Нельзя забывать судебную медицину, младший лейтенант Юрко.
Галина вспыхнула, но тут же возразила:
- Но потерпевший не изучал судебную медицину, а потому не мог знать, серьезно или несерьезно ранен.
- А я думаю, мог, - откинулся на спинку стула Ляшенко. - И не только мог - знал. Безусловно, знал, что рана неопасна. Об этом свидетельствует его поведение.
- Считаете, он - медик? - догадалась Галина.
- Думаю, не просто медик - врач. И не просто врач - хирург. Окулист или, скажем, терапевт, возможно, запаниковал бы на его месте. А тут сработал профессиональный рефлекс. Ведь он не просто придерживал здоровой рукой раненную, как показалось Бессарабу, он зажимал поврежденный сосуд. Он поставил себе диагноз, едва почувствовав, что ранен. А разобраться так сразу мог только хирург. По той же причине не обратился в медпункт: в машине хирурга найдется все, что требуется для перевязки.
Доводы Ляшенко поразили Галину: как она сама не догадалась! Ну, конечно, только хирург, для которого кровь, повреждение сосуда - дело обычное, мог повести себя так после того, как сам был ранен. Безусловно, тут требовались еще и выдержка, присутствие духа, но и эти качества должны быть у хирурга.
И все-таки она снова возразила:
- Но он был ранен в правую руку. Как же он мог остановить кровотечение, наложить повязку?
- Ты забыла о его спутнице, - поднимаясь из-за стола и разминая затекшие ноги, сказал Ляшенко. - Она тоже не растерялась: села за руль, увезла своего приятеля. Такая женщина, следуя наставлениям опытного консультанта, сумеет и кровотечение унять, и наложить повязку.
- Но к чему такая самодеятельность, когда неподалеку были медпункт и фельдшер?
- Это как раз тот вопрос, над которым сейчас ломает голову Алексей.
- А мне он говорил... - начала было Галина, но Ляшенко перебил ее:
- Он разговаривал с тобой утром, а сейчас уже конец дня.
- Но что могло измениться?
- Не знаю, но что-то, видимо, изменилось. Есть одно малоутешительное предположение. Как говорится: дай Бог, чтобы я ошибался!
- О чем вы, Валентин Георгиевич? - встревожилась Галина.
- Сейчас поеду в Шевченковский райотдел, посмотрю, что там и как, уклонился от ответа Ляшенко. - А ты передай своему начальнику, что включена в оперативно-розыскную группу. Сдай свои дела, и, не мешкая, поезжай в автоинспекцию. Надо установить, кто из женщин в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет имеет водительские права.
- Бессараб говорит, что спутнице потерпевшего лет двадцать, не больше.
- А я говорю: от восемнадцати до двадцати пяти, - строго сказал Ляшенко. Но тут же улыбнулся: - Знаешь, почему нынче женщины пристрастились к джинсам и водолазкам? Такой наряд взрослит юных и молодит не совсем уже юных - скажем так - особ. Разумеется, не всех и не при любом освещении. Но это нельзя упускать из виду.
Ляшенко был не совсем откровенен с Галиной - он знал о том, чего еще не знала она: в потасовке у ресторана Зимовец получил серьезную травму, куда серьезней, чем та, которую он нанес мужчине в темно-серой рубашке. К сожалению, это выяснилось сутки спустя после задержания Анатолия: черепно-мозговые травмы коварны и зачастую дают о себе знать не сразу: может пройти несколько дней, пока такая травма заявит о себе со всей очевидностью...
Они были друзьями, хотя, казалось, ничем не походили друг на друга. Валентин - стройный, подтянутый, энергичный, подчас нетерпеливый, резкий. Алексей являл собой тип борца-тяжеловеса: большой, могучий, неторопливый, с простоватым маловыразительным лицом. Но эти чисто внешние качества никоим образом не отражали внутреннее содержание: быстроты, гибкости ума Алексею было не занимать. Он, как и Валентин, любил шутку, острое слово, но в отличие от товарища - пользовался ими осторожно, считаясь с тем, что не все понимают и принимают юмор. А если говорить начистоту, он был мягче, добродушнее Валентина. В уголовный розыск они пришли почти одновременно, с разницей в несколько месяцев. Но, если Валентин, за плечами которого был университет, уже вскоре получил офицерское звание, то Алексей еще долго носил сержантские нашивки, честно заработанные в десантных войсках и подкрепленные затем двумя годами милицейской патрульной службы. Среднюю и высшую школу милиции он окончил заочно, уже будучи инспектором уголовного розыска. При всем несходстве характеров, их дружба была объяснима: у одного имелись прочные теоретические знания, у другого - опыт, оперативное чутье. Со временем, когда процесс взаимообогащения исчерпал себя, а дальнейший опыт стал общим, выявились различия во взглядах на саму суть оперативной работы. Алексей считал основной и главной задачей оперативника - раскрыть преступление, найти и обезвредить преступника; что же касается прочего, в том числе причин и обстоятельств, обусловивших преступное деяние, то это, по его мнению, должно уже заботить следователя, суд. Валентин на этот счет придерживался иного мнения, так как полтора года работал следователем и не понаслышке знал, как трудно задним числом устанавливать факты, обстоятельства, показавшиеся кому-то несущественными, но потом, когда время упущено, вдруг заявляющие о себе (вернее о своем отсутствии) провалами в обвинительном заключении, ироническими улыбками адвокатов, а то и судебным определением о возвращении дела на доследование. Эти различия во взглядах, нередко приводили к спорам между товарищами. Однако на их дружбе это не отражалось.
Валентин не разделял мнения Галины Юрко о том, что Мандзюк маневрирует, "крутит" с делом Зимовца. Все было проще: Алексей не торопился разбираться с Анатолием Зимовцем, полагая, что это дело пустяковое, задержанный никуда не денется, а потерпевший не явился, а из спецбольницы, куда вчера поместили Зимовца, сообщили, что у него сотрясение мозга, и Мандзюк начал принимать меры. Но у него что-то не ладилось, и он заморочил голову Юрко, которая так некстати пришла справиться о своем подопечном. Это можно понять. Непонятно другое: почему Алексей запаниковал после визита Юрко...
Мандзюк встретил Ляшенко невесело: поднял и тут же опустил глубоко посаженные глаза.
- Что с Зимовцем? - с порога спросил Валентин.
- Плохо с Зимовцем, - глядя перед собой, буркнул Мандзюк. - Перелом основания черепа. Это уже точно.
- Так! - Ляшенко сел напротив, рванул воротник модной рубашки. - Что же ты Юрко голову морочил?
- А кто такая Юрко, чтобы я ей обо всем докладывал?
- Но и мне ты неправду сказал!
- Почему неправду? - поднял глаза Мандзюк. - Это ты зря, Валентин! О том, что у Зимовца перелом, выяснилось только сегодня.
- Точнее?
- Когда консилиум собрался - пополудни.
- А сейчас уже 18 часов! Почему до сих пор не доложил? Надеялся, что обойдется?
- Не скрою - надеялся. Консультант - профессор и тот поначалу сомневался.
- Кто консультировал?
- Заведующий кафедрой неврологии и нейрохирургии, профессор Пастушенко. По его настоянию Зимовца перевели в областную больницу. Возможно, придется делать сложную операцию. А это клиническая больница, базовая для кафедры Пастушенко - там самые лучшие специалисты. Я только оттуда. Отвез туда мать и сестру Зимовца.
- Выходит, ты все как положено сделал, - невесело усмехнулся Валентин. - И тебя не ругать - хвалить надо.
- Мордой меня об стол бить надо, - тяжело вздохнул Алексей.
- За что же, Лешенька, позволь узнать?
- За то, что беспокоился о том пижоне с поцарапанной рукой, а о Зимовце не подумал. А еще за то, что никак не могу найти этого пижона!
- Плохо ищешь! - повысил голос Ляшенко. - Не так уже сложно отыскать в городе с семисоттысячным населением человека, о котором известно все, за исключением фамилии.