― Спасибо, да. Как вы там?
― Не бойся, Артур, тебя не будут разыскивать через «Интерпол»! Я узнавал! – Генрих Львович кричал в трубку, так что Артуру пришлось отодвинуть свою подальше от уха, – в конце концов, ты не совершил никакого преступления, и никто не пострадал.
― Я знаю, спасибо. Я тоже узнавал у местного адвоката. Он считает, что вряд ли русская полиция предъявит мне претензии. В любом случае здесь они не могут меня арестовать.
― Ну и хорошо. У нас всё в порядке. Будь здоров.
Генрих прекратил беседу довольно резко и Артур заключил, что брат просто не хотел расспросов и объяснений о своем положении и новостях, вероятно, опасаясь прослушивания телефонов. Но, что действительно там происходит, он желал знать с необыкновенной остротою. Кто была эта сиделка, оставившая отца в последнюю минуту? И что, в самом деле, говорила эта её смущенно-загадочная полуулыбка? И почему и что там произошло? Он отошел от окна и взял в руки альбом фотографий. Он сработал его десять лет назад.
«Боже, уж десять лет минуло?» удивился он, переворачивая страницы,–«Ого! С ума сойти! Но не идёт из головы эта девушка! Какой тип! Какое благородство черт…»
Он ясно помнил в свете туманных фонарей петербургского декабрьского вечера большие испуганные глаза, тонкий прямой нос и бледно алые губы на беломраморном чуть удлиненном и печальном лице!
«Черт! Словно удачный снимок, что запечатлелся в памяти, как на фотопленке, сделанный неожиданно, с натуры, без подготовки, случайно!».
О, да, ХХ век вознес искусство фотоснимка до небес! Хроника войны и хроника мира! Полеты в космос и дикая природа. Победы в спорте и поражения в личной жизни! Взлет и падение звезд и героев. И почти до рембрандтовой высоты вознес мастерство фотопортрета!
11
Солнце разбудило Арье неожиданно ярким светом. После нескольких дней проливных дождей, вдруг наступил настоящий весенний денек, теплый и ласковый. Арье поднялся с постели, потянулся, расправил затекшие члены и осмотрелся. Он всё еще не мог привыкнуть к перемене, произошедшей с ним. Особенно же потому, что она произошла в одночасье! В той, прежней его спальне всё, всё было иначе! Пространство от постели до окна, да и сама огромная четырёхспальная постель! И вид из окна был иной. И звуки радио другие. И мелодии совсем не те, что здесь. А главное эта непонятная речь! Господи, разве есть такой язык на земле?! А он есть. Он возродился из пепла, вернее сошел со страниц великой Книги, Книги Книг! Но Господи, как ему, Арье, теперь в его годы преодолеть эту ментальную и языковую пропасть, чтобы внедриться, нет, в начале, хотя бы только принять и понять эту новую жизнь и обрести, как он и желал Свободу, то есть пройти Катарзис, а с ним и Возрождение!?
Он застал Номи на кухне, очень скромной, но светлой и опрятной, как и сама её хозяйка. Впрочем, Номи, была чернокудрою в детстве, и только сейчас волос её побелел, несмотря на достаточно молодые ещё годы.
― Доброе утро, дорогой! – она произнесла это на иврите, очень медленно почти нараспев, чтобы он понял.
― Доброе утро, жена! – ответил он на том же языке, со счастливой улыбкой,– я сказал правильно? – продолжил он уже на своем родном.
― Не просто правильно, а замечательно правильно! – она подошла к нему и обняла теплыми влажными ладонями его голову и посмотрела в глаза своими печально темными глазами.
Ему показалось, будто они омыты слезами. Но именно её глаза оставались неизменными и неподвластными времени! Они оставались такими же прекрасными, большими и глубокими, и необыкновенно грустными, какими он их запомнил на всю жизнь при их первой встрече, когда Номи была совсем ещё молоденькой женщиной, с острым нарывом ненависти к жизни внутри неё.
― Я готовлю завтрак, Шай ещё спит. Ты иди, займись своим привычным утренним моционом, а потом мы все вместе будем завтракать.
― Может, я могу помочь? Я могу ещё на что–то сгодиться.
― О, я это знаю! Но я уже почти всё приготовила, салат нарезан, хлеб теплый, блинчики ждут вас. Иди.
Он прошел в ванную. Всё в ней было не так. Не только скромнее, чем то, что он оставил, а просто бедно! С этим ему, привыкшему к другим стандартам, было очень трудно смириться! Тут нужно понять ментальность человека, попавшего в совершенно незнакомый ему мир, пусть даже по собственному молниеносному желанию! О, да, желание и решение было принято молниеносно! Но… О, вот тут и начинается увертюра трагедии!
«Свобода истинная, настоящая, это ведь свобода духа! Это освобождение от меркантильных навязчивых привычек и победа над собой, важнее которой, по словам Сенеки, нет ничего!» – размышлял про себя доморощенный философ Арье Бен Давид, растирая себя полотенцем после холодного душа.