Раз уж на то пошло, почему бы не на всей планете? Мне показалось, что он слегка сгущает краски. Это ведь не первый случай в Англии, когда уголовник сбегал из тюрьмы.
Несмотря на холод, Компостел был потным, как бык. Впрочем, чем дольше я наблюдал за ним, тем большим казалось его сходство с этим животным. Источаемый им мускусный запах лишь усиливал сходство. Его тело окружала тошнотворная дымка, будто он только что вернулся с пахоты. Едва переставляя ноги, он побрел к одной из башен.
– Я провожу вас к камере, из которой он сбежал.
Следуя за ним по мрачным и влажным закоулкам, Холмс обрушил на него шквал вопросов:
– У кого-нибудь была возможность проникнуть в тюрьму этой ночью?
– Нет, это исключено. Наши механизмы безопасности непреодолимы. В Миллбэнк невозможно ни войти, ни выйти из него с 18 часов вечера до 6 часов утра.
– Ну что я вам говорил! – воскликнул Лестрейд, завершив высказывание громким чихом.
– На каждом этаже сторожа, – продолжал Балтимор Компостел, – а решетки запирают снаружи висячими замками. Далее сторож не может выйти. Кроме того, все выходы тюрьмы запираются и находятся под охраной днем и ночью.
– Ночной сторож заметил что-нибудь необычное во время своей смены?
– Мне об этом ничего не известно. Во всяком случае, он не сделал никаких записей в своем реестре.
– Чем он занимался в ночь перед побегом?
– Кажется, он заходил к заключенному в камеру номер двадцать четыре. После этого вернулся на пост охраны. Какое-то время он общался через решетку со сторожем срединного блока, а затем занялся чтением книги при свете свечи и читал до прихода дневного сторожа.
– Что известно о сбежавшем заключенном?
– Некий Марк Дьюэн, тридцати девяти лет, адвокат, осужден на два года за долги.
Холмс озадаченно нахмурил брови.
– За долги? Вы же сказали, что этот человек очень опасен…
Компостел смешался.
– Ну да, то есть нет. Я хотел сказать, что наши преступники в большинстве своем очень опасны. Но ради своей репутации мы должны поймать этого беглеца. Вы понимаете?
Мы понимали это так же хорошо, как и то, что этот человек что-то от нас скрывает.
– Удалось ли вам обнаружить в камере какие-нибудь улики? – спросил Холмс.
Компостел порылся в кармане своей куртки и протянул Холмсу клочок отсыревшей бумаги.
– Да. Эту записку мы нашли на его койке. Мой товарищ громко прочел: «Моя месть будет соизмерима с моими страданиями. Мои мучители познают муки ада. Я разыграю перед ними кровавый до тошноты спектакль. Быть может, тогда они поймут, что мне пришлось пережить». Великолепно. Когда Марк Дьюэн должен был выйти из тюрьмы?
– Через два дня.
Холмс округлил от удивления глаза.
– Но зачем же ему потребовалось бежать всего за два дня до освобождения?
Компостел снова вытер пот со лба.
– Не знаю.
– А сторож – что вы можете сказать о стороже?
Начальник тюрьмы медлил с ответом, будто опасаясь за последствия своих слов.
– Сторож? Реджинальд Фостер. Образец серьезности и пунктуальности.
Тем временем мы дошли до камеры 24. Это было мрачное помещение эпохи феодализма с массивной деревянной дверью. Петельные крюки и замок, должно быть, были делом рук великанов. Крошечное окошко с толстыми прутьями решетки – вот все, что соединяло камеру с внешним миром. Температура воздуха в камере едва превышала пять градусов. Свет дня лишь изредка достигал заключенного, а сквозь стены толщиной по меньшей мере в метр сочилась вода. Пол был покрыт темно-красной плиткой, грязной и плохо подогнанной. Заплесневелое убогое ложе составляло единственный предмет мебели этого помещения.
Холмс прекратил расспрашивать Компостела. Он вдруг встал на четвереньки и стал изучать пол при помощи огромной лупы, с которой никогда не расставался. Переползая из одного угла камеры в другой, он негромко похрюкивал, как свинья в поисках трюфелей. Заглянув под кровать, он принялся скрести плитку, уж не знаю, зачем ему это понадобилось. Компостел растерянно следил за его перемещениями.
Иногда исследования моего друга могли длиться несколько часов, но на этот раз спустя несколько минут он уже был на ногах.
– Заключенный покинул здание тюрьмы через главный выход на глазах у всех в шесть часов утра.
Тело директора тюрьмы будто обмякло. Лестрейд, который никогда не боялся лишний раз повториться, высказал на редкость оригинальное возражение:
– Это невозможно. Вам ведь сказали, что еще никому никогда не удавалось бежать из Миллбэнк!
Холмс отмахнулся от этого замечания и повернулся к директору.
– Где в настоящий момент находится ночной сторож?
Взгляд Компостела затерялся где-то в углу камеры.
– Мы не знаем. Он должен был выйти на службу сегодня в 18 часов, но его до сих пор нет.
Холмс ткнул указательным пальцем, будто карательным жезлом, в сторону разгоряченного тела быка.
– Он больше никогда не выйдет на службу, и вы это прекрасно знаете!
Директор тяжело опустил свое громоздкое тело на кровать, которая заскрипела под таким непривычным грузом. Это ужасное недоразумение открылось ему в тот же момент, что и мне: заключенному удалось бежать, заняв место охранника.
Балтимор Компостел спросил бесцветным голосом:
– Но если Дьюэн сбежал, то где же Фостер?
– Он прямо под вами, – произнес Холмс, – это очевидно.
Компостел вскочил с кровати, будто подброшенный пружиной. На его лице отразилась настоящая паника.
Резким движением Холмс отодвинул кровать от стены, открыв нашему взору место, где выложенный плиткой пол был особенно неровным. Он без малейшего труда снял несколько плиток с помощью инструмента для чистки трубок, затем попросил принести ему лопату и принялся копать землю.
То, что мы обнаружили, было ужаснее всего, что мне довелось видеть за свою жизнь, включая страшную войну в Афганистане.[2] Тело несчастного, покоившегося там, было страшно изуродовано. Лестрейд, мертвенно-бледный, с разинутым ртом, протирал глаза. Начальник отвел взгляд и вышел из камеры, схватившись за живот. Холмса, казалось, его находка вовсе не удивила. Он только сказал:
– Интересно.
Я не видел ничего интересного в этой отвратительной гробнице. Мой товарищ засучил рукава и продолжил раскопки голыми руками. С помощью старого сторожа, наиболее загрубевшего из всех нас, он раскопал несколько сломанных костей с бесформенными клочками мяса, а затем страшно развороченное тело. Холмс извлек из трясины разорванные куски тела, покрытые клочками грязной одежды и торфом. Наконец он достал голову, или то, что от нее осталось. Холмс попытался очистить ее как можно лучше. На лбу виднелась странная отметина, по форме напоминающая крест. Преступник, должно быть, убил жертву, перед тем как разрубить ее на части.
Проделав эту сложную работу, Холмс попытался сложить тело из этих жалких человеческих останков. Внезапно Лестрейд выбежал из камеры, будто он зашел сюда только для того, чтобы посмотреть, что тут происходит. Что касается меня, то мне огромного труда стоило бороться с приступами тошноты.
Холмс вырвал длинный нож из бесформенной массы тела и тихо повторил:
– Интересно.
Он продолжал копаться в земле, извлекая мельчайшие объекты, которые затем вытирал и рассматривал под лупой. После этого он повернулся к старику-сторожу, готовому оказать ему помощь, и кивком указал на труп:
– Вы узнаете в нем Фостера?
Сторож развел руками, будто извиняясь.
– Не могу вам сказать. Я так ни разу и не разглядел его как следует, с тех пор как он появился здесь. В камере всегда полумрак.
– А этот Марк Дьюэн – он когда-нибудь убивал?
– Маловероятно.
– Почему вы так думаете?
– За тридцать лет службы в тюрьме я многих преступников перевидал. Этот, возможно, и был самым злостным грабителем, но вид крови пугал его. Помню, как-то раз ему нужно было выдрать два коренных зуба, здесь и здесь.