– А мне не очень, – отрезал он.
– Однако это необходимо. Не скрою, ваше здоровье сильно беспокоит меня.
– Позаботьтесь лучше о своем.
– Я врач и без труда справляюсь с лихорадкой, которая мучает меня. А вот наркотики…
– Кто дал вам право судить меня?
– У меня и мысли не было, Холмс. Просто я хочу помочь вам.
– Я что, прошу вашей помощи?
– Нет, но я…
– Все, чего я хочу, это покой.
– Во имя нашей старой дружбы…
Холмс пренебрежительно махнул рукой.
– Ну давайте поговорим о нашей старой дружбе!
– Что вы хотите этим сказать?
– Наша так называемая дружба настолько стара, что уже бьется в агонии.
– Я не понимаю.
– Знаю, Ватсон. Это ваша особенность.
На этот раз он зашел слишком далеко. Я решил ответить в таком же тоне. Но мне удалось унять гнев и овладеть собой. Зачем распаляться? Нужно относиться к нему с состраданием, не забывая, что он болен. Врач одержал во мне верх над человеком.
– Ну чем я провинился? Разве я сказал или сделал что-то обидное или неприятное?
– Нет, ничего.
– Тогда что же?
– Вот именно в этом я вас и упрекаю, Ватсон. Вы никогда не брали на себя ни малейшей инициативы, не демонстрировали ни малейшего присутствия духа. Вы – груз, привязанный к моим ногам. Груз, который у меня больше нет сил тянуть. Вы – неудобный свидетель, ненужный докладчик моих жалких подвигов.
– Я всегда старался как можно лучше исполнять свою роль биографа.
– Не сомневаюсь, Ватсон, но этого очень мало. Вы можете написать своим читателям, что наша очень старая дружба завершилась сегодня. Мне трудно признаться, что я слишком долго терпел ваше инертное присутствие. Рядом с вами я чувствую, что деградирую.
Ком подступил к моему горлу. Я не мог ничего ответить. Еще никогда я не слышал от своего товарища таких едких слов. Конечно, несколько раз он проявлял по отношению ко мне крайнюю раздражительность и иногда тиранически обращался с окружавшими его людьми, но его слова не были такими злобными.
Не оставалось никакого сомнения в том, что Холмс болен. В нем произошла трансформация. Неужели контакт с Кроули так сильно изменил его поведение? Какому гипнозу подверг моего друга этот дьявол? Они проводили вместе много времени. Было очевидно, что мой друг перенял некоторые идеи Кроули. Удалось ли им обнаружить многочисленные точки соприкосновения? Наркотики, наверное, помогают лучше понять друг друга. Нашел ли Холмс в Кроули свое негативное альтер эго, своего болезненного двойника?
Между нами повисла тяжелая тишина. Наконец Холмс внезапно поднялся.
– Ваше присутствие довело меня до такого невыносимого состояния, что я решил отправиться в деревню и никого больше не принимать.
– Вам требуется уход, – попытался настаивать я. – Если уж вы не хотите выслушать совет друга, выслушайте, по крайней мере, совет врача. Вы будете время от времени сообщать своим близким о состоянии вашего здоровья?
– Моим близким?
– Вашему брату Майкрофту, например.
– Майкрофт никогда не проявлял обо мне ни малейшей заботы и никогда не думал о моей персоне. И это взаимно. Он мне более чужой, чем вы.
Аргументов у меня не осталось.
– Вы же не собираетесь жить как затворник, Холмс. Подумайте об общественном мнении, о вашей карьере.
– Я хочу быть единственным ответственным за свои действия перед Богом и перед дьяволом. Вы можете записать это и повторять каждому, кому захотите, Ватсон.
48
Наша маленькая квартирка показалась мне пустой без шумного и беспокойного присутствия моего друга. Конечно, время от времени мой издатель, Джордж Ньюнс, а также наш друг нотариус и литературный агент Лондон Кайл, самый верный друг, навещали меня. Они демонстрировали большое понимание и проявили сострадание ко мне, будто я на самом деле потерял дорогого мне человека. Но признаюсь, что их компания не могла заполнить пустоту, оставленную Шерлоком Холмсом.
Они были всерьез обеспокоены отсутствием Холмса. Мэтр Олборн не мог понять причины его поспешного отъезда и задавал мне бесчисленные вопросы: где он сейчас? Здоров ли? Отошел ли он от дел? Над чем сейчас работает? В каком состоянии наши отношения? Нужно было все им объяснить. Не умея лгать, я предпочел сказать правду во всей ее простоте. Да, Холмс назвал меня мертвым грузом и решил положить конец нашей дружбе, которую назвал «бьющейся в агонии». Он не хотел никого видеть, даже собственного брата. Ему необходимо уединение, чтобы вновь обрести самого себя. Мэтр Олборн казался очень разочарованным. Мы все были разочарованы.
Шли месяцы. Пришла весна, за ней лето. Моя лихорадка исчезла без следа. Лондон Кайл, который уже очень давно не практиковал медицину, заявил, что подобная лихорадка была не чем иным, как психосоматической реакцией организма на стресс от пережитых вместе с моим другом событий. Иногда я спрашивал себя, откуда он все это взял.
Невероятное событие всколыхнуло всю Англию, будто взорвалась бочка с порохом; Марка Дьюэна задержали. Его фото красовалось на первых страницах всех газет, рядом с фотографией Лестрейда.
Полицейский торжествовал. Лондон наконец освободился от этого бедствия в человеческом обличии. Лестрейд стал национальным героем. Скорее, правда, местным героем.
Вот интервью, которое он дал журналисту «Таймс». Привожу его целиком:
«– Как вам удалось поймать Марка Дьюэна, мистер Лестрейд?
– Современная полиция располагает новейшими методами. Страница эмпиризма перевернута, не в обиду будь сказано его поклонникам.
– Это означает, что, чтобы добиться такого результата, вы пользовались новейшей техникой?
– Совершенно верно, молодой человек. Кроме того, был еще портрет, созданный на основе свидетельских показаний и старых фотографий Дьюэна. Мы распространили портрет по всей Англии, всеми средствами, которые могли быть увидены или прочитаны наибольшим количеством граждан. Мы обработали десятки свидетельских показаний. Большинство из них повело нас по ложному следу. Но однажды мы вышли на человека, скрывавшегося под гротескным псевдонимом Фред Стафф.
– А где вы нашли этого… Фреда Стаффа?
– В маленькой деревушке Брейкстоун, расположенной к северу от Лондона. Он выдавал себя за пастуха.
– Можете рассказать, как вы арестовали его?
– О, это было очень легко. Угрожая ему своим пистолетом, я сказал: „Здравствуйте, Дьюэн! Вот мы вас и нашли“. Он разыграл удивление и не оказал никакого сопротивления.
– Как вы определили, что это Марк Дьюэн?
– А вот это было совсем не просто. Пастух оказался ловким и скрытным. Он утверждал, что не умеет ни читать, ни писать, что никогда не изучал право, впрочем, как и ничто другое. Это показалось мне подозрительным.
– Однако если он и в самом деле пастух?
– Невозможно! Мы показывали его многим свидетелям, и они узнали его.
– Каким свидетелям?
– Назову одного из самых значительных – Балтимор Компостел, директор тюрьмы Миллбэнк. Но это еще не все. Мы отправили этого человека в Миллбэнк и подвергли его обстоятельному допросу.
– Кто его допрашивал?
– Компостел и его люди. Для таких дел у них существует особая техника. Им удалось достичь замечательных результатов.
– Он наконец сознался?
– Да, но не сразу. Для этого потребовалось три недели, это настоящий рекорд.
– Он подписал свои показания?
– Нет, он до последнего утверждал, что не умеет писать. Он всего лишь поставил крестик под своим именем. Я же говорил: этот Дьюэн – крепкий орешек».
Стафф-Дьюэн был осужден на следующий день после ареста и повешен через день.
Лестрейд был назначен шефом лондонской полиции. История, кажется, оправдала его, поскольку больше не было совершено ни одного кровавого преступления.
Шли годы. Эти ужасные убийства больше никого не интересовали. Лондон пережил их. Они стали частью городской легенды. Марка Дьюэна вскоре забыли.
Спустя долгое время после этих событий я прочел однажды в газете тревожную новость: дела Шерлока Холмса очень плохи. Его здоровье резко ухудшилось, и, по информации надежного источника, он вряд ли переживет зиму. Я не знал, какие надежные источники имелись в виду, но не мог оставаться равнодушным. Я решил сам во всем убедиться и нанести, может быть, последний визит моему другу. Я всегда уважал его уединение, но прошло много лет, и я был уверен, что он примет меня.