И они устроили похищение: подогнали к издательству, где я работал, задрипанный «РАФ», и когда я вышел, Шлёнский и Додик Верхотуров затолкали меня в машину, где объявили, что меня вызывают на «суд чести».
— Будешь дрыгаться, падла, проломлю череп, — предупредил Шлёнский, выдававший себя за поэта, поклонника Блока и Хлебникова, и подкинул на ладони тяжёлое колесо зубчатой передачи. — Не херем, но вполне интеллигентный тет-а-тет.
Я не сопротивлялся — это было бесполезно. Но потом взяло зло: куда вы суётесь? Кто из вас может гарантировать, чем всё окончится? Черви, пожирающие живую плоть…
Они боялись, что машину остановит какой-нибудь гаишник.
По пятам шла новенькая черная «Волга» с номерами Совета Министров. Видимо, там сидел тип из прокуратуры, который должен был уладить любой конфликт.
Остановились в каком-то старом дачном посёлке в пригороде Москвы. Высокий забор, частный дом.
Когда высаживали из машины, хозяин дома спустил трёх собак. Поднялся перебрёх, при котором даже соседи не расслышали бы криков о помощи.
Это был, конечно, дом миллионера. Все они очень активно участвовали в горбачёвском заговоре и поддержали затем Ельцина: пустили шапки по кругу и выложили «на дело» не менее трёх миллиардов долларов. Не добровольно, конечно, — такие типы добровольно угощают только фруктовым эскимо. Новая власть и новый порядок были практически куплены, хотя со стороны виднелся только густой дым идеологических споров как бы с неопределённым результатом, позволявшим бить прозревавших поодиночке.
Меня посадили в бетонный подвал без окон, где и продержали целые сутки. Поесть принесли только один раз, сказав, что иначе я засру весь подвал. В качестве параши оставили белое пластмассовое ведро с чёрной крышкой.
Через сутки три амбала в масках вывели меня наверх.
Я оказался в гостиной, разделённой голубым занавесом на две части. За занавесом сидело, судя по голосам, десятка полтора-два негодяев, которым организаторы судилища хотели преподать урок «правильного поведения», точнее, запугать перед решающими действиями, поскольку все эти подонки трусливы и ненадежны: всегда могут предпочесть свою шкуру всему остальному.
Я совершенно уверен, что среди участников этого спектакля с ритуальным убийством в конце находились самые известные в ту пору политические деятели. Я узнал некоторых из них по репликам ещё до того, как потерял сознание, когда они стали втыкать в моё тело специальный кинжал, повторяя затвержённую фразу, — зверьё, в котором не было ни капли человеческого, только оболочка.
Расправу учинили формально за то, что я не добил Прохорова, не выстрелил ему в рот, как было приказано. Эти вечные лайдаки пасуют, когда им самим приходится делать конкретную работу, но тем усерднее ищут виновных, козлов отпущения.
В гостиной меня связали, посадили на стул и накрыли повязкой глаза.
Я слышал, как по ту сторону занавеса с учтивыми замечаниями рассаживаются участники «суда чести». Мне предстояло услыхать много неизвестного: они исходили из того, что я уже труп.
Не знаю, кто вёл допрос, — это был, без сомнения, человек, обычно не появляющийся в обществе, — из тех, которые разрабатывают операции, уютно расположившись на дачах или в пансионатах. Целые пансионаты уже принадлежали «нашим» ещё задолго до развала и гибели СССР: «семинары» в них крутились беспрерывно, в том числе «международные».
— Вы Самуил Аркадьевич Цвик? Отвечайте полным ответом!
— Да, я Самуил Аркадьевич Цвик.
— Признаёте ли вы как член добровольного Союза освобождения граждан от заблуждений прошлой эпохи, что вы обязаны проявлять солидарность, особенно когда происходят судьбоносные события?
— Я не вхожу ни в какую организацию и потому никому не обязан.
— Вы лжёте, потому что имеется ваша подпись под манифестом Союза освобождения!..
— Клевета или недоразумение. Я ничего и никогда не подписывал, представляя, чем это может окончиться. И непременно окончится.
— Вы добровольно участвовали в работе организации, стало быть, одобряли её действия…
Это была прелюдия, и предназначалась она для того, чтобы произвести впечатление на других участников судилища.
— Учтите, — сказал я, — если хоть один волос упадёт с моей головы, вам не сдобровать! Нужные люди оповещены о ваших кознях!
— Все ваши связи обрезаны, как сигнализация сберкассы перед ограблением, — сказал злорадный голос. — Эта страна всё пьёт и пьёт, но ей всё хуже и хуже и скоро она издохнет, так ничего и не сообразив!
Подонок имел в виду анекдот про оленя, намёк на русский народ: Олень пришёл на водопой, стал лакать воду, а охотник всадил в него из засады две пули из винтовки с глушителем. «Как же так, я пью-пью, а мне всё хуже и хуже!» — подумал умирающий Олень.
Когда эта недалёкая публика развеселилась, «оценив» остроумие ведущего, я решил не унижаться и не вымаливать снисхождения.
— Вам кажется, что вы идёте к полной власти в этом государстве, но вы ввергаете своих сторонников в полосу неминуемой опасности, скорее всего, полной гибели.
Ответом мне был дружный насмешливый хохот.
— Теперь всё делается по технологии, ошибки исключены! А вам придётся ответить прежде всего за то, что вы выдали нашу тайну!..
Примерно полгода до того рокового судилища я сумел найти нужный контакт и был принят весьма крупным чином госбезопасности, занимавшимся смутой среди интеллигенции.
Это был сломленный и растерянный человек. Когда он прочитал мою записку (впрочем, не подписанную), он сказал: «Это ценный материал. Материал, который следовало бы расписать для моих руководителей и членов Политбюро. Подписывать его, в самом деле, не нужно. И я даю совет: если когда-нибудь вас станут шантажировать, вы должны всё отрицать, потому что, кроме меня, не будет иных свидетелей».
Что он хотел этим сказать?
В записке я сообщал о том, что в течение последних десяти лет идёт тихое, но интенсивное наполнение диссидентами всей инфраструктуры государственного переворота. Существует некий нигде не зафиксированный план, по которому во всех государственных организациях созданы и действуют группы, способные перехватывать важнейшую, в том числе закрытую информацию, и оказывать влияние на руководителей, — через помощников, советников, консультантов, жён, родственников и т. п. План простирался до КГБ, аппаратов Совмина, Президиума Верховного Совета и ЦК КПСС. Вместе с тем были определены приоритетные плацдармы, в число которых вошли редакции газет и журналов, особенно популярных и массовых, телестудии, Министерство связи, Министерство иностранных дел и ряд научно-исследовательских институтов, втихаря подбиравших уже новые кадры управленческих работников. Приводились конкретные цифры.
— Всё это известно в подразделениях, которые этим занимаются, — торопясь закончить встречу со мной, устало сказал тот важный кэгэбэшник. — Известно даже больше, но кто станет заниматься этим всерьёз, когда партия осудила политические процессы, а вашему материалу никак не придашь иного характера? Да и улик нет, потому что всё вершится открыто. Именно так — совершенно открыто — в будущем будут осуществляться все акции агрессии, — прилюдно, при свете юпитеров, с ежедневными брифингами, с нудными пояснениями совершенно надуманных, но внешне как бы убедительных предлогов…
Вспомнив внезапно про свой сон, я сказал главному истязателю, блефуя, потому что иное было исключено.
— Огненно-рыжий человек, Ваши приметы давно сообщены тем, кто сумеет защитить меня.
— Он видит, видит! — истерично заорали голоса. — Смените ему повязку! Затяните потуже, утопите буркалы в мозги!..
— Чепуха, — сказал тот, кто вёл допрос. — Пройдёт ещё четверть часа, и обвиняемый станет начинкой для гроба. И если полиция отыщет его, в чём я, конечно, сомневаюсь, улики приведут в лагерь «патриотов», которые не плавают дальше бутылки водки!