— Не знаю почему, но эта бедняжка всю душу мне перевернула. У нее такой светлый, непорочный взгляд. Я чувствую себя опустошенным.
— Коллеони придаст тебе мужества. — Эти слова Песо-Мануций сопроводил энергичным хлопком по плечу Пьера. Тот вопросительно взглянул на него. — Коллеони, кондотьер, весельчак на коне над твоей головой! — И прибавил с игривым огоньком в глазах: — Говорят, его фамилия происходит от слова coglioni — яйца, которых у него было не два, а три! — и загоготал.
На следующий день, 27 августа, Пьер проснулся с мыслью о больной девочке. Он поделился с Виргилием своим намерением вернуться к ней, а также навестить Тициана. Виргилий решил составить ему компанию. После завтрака — целой миски теплого молока и горы оладий, — разделенного с дядей и котом, они вместе вышли на улицу. Увидев, как кот расправляется с пищей, Пьер больше не поражался его размерам.
Друзья без труда нашли дорогу к больной. Как и накануне, когда они высадились в Каннареджо, улицы были пустынны и тихи. Казалось, горожане позапирались, чтобы избежать опасности заражения. Дож Мосениго и его ученые советники могли сколько угодно утверждать «поп хе peste», у венецианцев при виде бубонов и трупов уже не оставалось иллюзий. Единственное живое существо, которое встретилось друзьям по пути, была выскочившая на них крыса. Взъерошенная, грязная, она, покачиваясь, перебежала дорогу. На мордочке у нее красовалось пятно крови. Внезапно ее всю затрясло, она отвратительно завизжала и скатилась в канал. Виргилий увидел, как она бьет кольчатым хвостом и розовыми лапками по воде, затем ее не стало. Предома перекосило от отвращения — не то чтобы он так уж не терпел крыс, он ведь был вовсе не неженка, — но сцена агонии показалась ему чрезвычайно отталкивающей.
— Обожду тебя на улице. Если нужна помощь, зови, я буду здесь, в конце тупика.
Пьер кивнул и вошел в дом. Виргилий приблизился к каналу и стал разглядывать зеленоватую воду. Под водой плавало нечто трудноопределимое и мерзкое. Никому не пришло бы в голову вылавливать что-либо в водах канала. «Дохлые крысы, отбросы, тряпье, в которое заворачивали покойников», — подумалось ему.
В эту минуту страшный вопль, нечеловеческий по боли и отчаянию, разорвал тишину. Виргилий подскочил и стал озираться. Может, это кричит пациентка Пьера? На секунду прервавшись, вопль возобновился с новой силой, и тут Виргилий понял, что он исходит из дома по другую сторону канала. Он поднял голову и увидел у одного из окон растрепанную женщину в разодранной рубашке. Не замолкая ни на минуту, она устремилась к балюстраде и собралась броситься вниз, но кто-то помешал ее намерению.
Завязалась борьба, после чего женщина исчезла в глубине комнаты. А ее вопли так и повисли над водами канала. Потрясенный этой сценой Виргилий с трудом приходил в себя. Когда его коснулась чья-то рука, он вздрогнул, краска отлила у него от лица, он обернулся. Это был Пьер.
— Что-то случилось?
— Женщина… там… — Он указал дрожащей рукой на здание и окно напротив. — Она так зашлась в крике, что можно было рехнуться. Мне кажется, она пыталась утопиться.
— Ну, рехнулась-то скорее она. Когда три дня подряд выворачивает наизнанку, а боль во всем теле нестерпима, только и остается, что желать скорой смерти. — Пьер обнял друга за плечи.
— Как больная?
— Бугорки увеличились в размерах, их разнесло по всему телу. Теперь они с орех. Я их вскрыл. Бедное дитя! Она не плакала, не жаловалась, только судороги пошли. Головная боль тоже не проходит. Надежды почти никакой.
— Идем к Тициану?
— Если не страшно, пошли. Однако боюсь, его состояние еще хуже. Мать девочки объяснила мне, как пройти к дому на Бири-Гранде. Если я правильно понял, это в двух шагах отсюда, на границе прихода Святого Канциана, сразу за площадью Пьета.
Пьер понемногу осваивался в городе. Оставив позади площадь Меравеге, церковь Святых Иоанна и Павла, статую Коллеони и здание братства Святого Марка, они перешли канал Нищих и углубились в квартал Каннареджо. В этом небогатом квартале улицам традиционно давалось название «бири», и та, на которой стоял дом художника, звалась Бири-Гранде. Мезонин выходил на улицу Коломбины. Дом, выстроенный лет сорок назад, был большим и удобным. Тициану требовалась просторная мастерская с высоким потолком. Помимо размеров дома, главной его гордостью был сад, где художник задавал пиры и изысканные празднества. Из сада открывался вид на северную часть лагуны с островами Мурано, Святого Михаила и Святого Христофора. Однако друзьям было недосуг задерживаться в саду и в симпатичном дворике с колодцем, закраина которого была резной.
Они напрямую прошли в спальню художника и со всей возможной учтивостью представились ему. Тициан встретил их лежа. Из-под простыни виднелась лишь его исхудавшая голова, мертвенно-бледное лицо с обострившимися чертами и большой белой бородой, ввалившимися щеками, огромным лбом и крупным носом. Лихорадочно блестели глаза.
— Вы проявили милосердие, навестив меня, но всем своим существом я чувствую, что дни мои сочтены, — проговорил он глухим, задыхающимся голосом. От усилия, сделанного, чтобы заговорить, он закашлялся и стал харкать кровью. — Несколько дней спустя после праздника Успения Пресвятой Богородицы[13], благословенна она между женами, я ощутил первые приступы лихорадки. Она сделала меня таким слабым, что я не могу стоять. Живот мой испещрен черными точками, а под мышками и в паху — бубоны. Они раздражают все внутренности, и я харкаю кровью.
— Позвольте мне взглянуть на ваши фурункулы, маэстро, — предложил юный врач.
Обескровленной худой рукой художник откинул простыню. Иные из вздутий были величиной с яйцо, другие — с яблоко. При виде их Пьер побледнел.
— Они так болят, что у меня горят все внутренности, — добавил Тициан, икая.
Видя, как сотрясается тело старика и насколько бессилен его друг, Виргилий бросил на того вопросительный взгляд. Пьер незаметно шепнул ему на ухо:
— Бубоны таких размеров испортили ему кровь и вызвали внутренние гнойники в легких. Увы! Конец его близок. — Повысив голос и обращаясь к художнику, он спросил: — Маэстро, кто-нибудь ухаживает за вами?
Больной отрицательно покачал головой, и это простое движение вызвало новый приступ кашля и прилив кровавой пены к губам.
— Мои помощники покинули Бири-Гранде и даже Венецию. Племянники Вечеллио вернулись в родные места в Пьеве ди Кадоре[14]. Юный грек Доменико Теотокопулос[15] собирался отправиться в Испанию. Я же не хочу покидать ни свою мастерскую, ни город. Я слишком стар. Мне девяносто девять лет[16].
— А ваши дети? Где они? — воскликнул Виргилий.
— Помпонио заперся в монастыре и не кажет оттуда носа. А Горацио, мой Горацио, попал к ним в руки! — Задыхаясь и кашляя, он поведал: — Сюда вошли могильщики и увели его. Прошу тебя, Господи, простри над ним твою чудодейственную длань, сделай так, чтобы он вышел живым из этого ада!
Горячность, с которой Тициан адресовал свой призыв к Богу, обессилила его. Он упал на подушки и замер. Друзья не осмеливались ни сказать, ни сделать что-либо. Он сам заговорил вновь. Звуки, слетавшие с его обескровленных губ, были такими слабыми, что друзьям пришлось низко склониться к нему.
— Пусть один из вас подаст мне набросок, тот, что упал у изголовья.
Друзья осмотрелись, Виргилий первым заметил листок. Поднимая его с пола, он машинально взглянул на него. Это был этюд к «Поклонению Святой Троице». Его внимание сразу приковал к себе изображенный справа внизу мужчина с взглядом, завороженным святым сиянием. Он понял почему, только когда выпрямился и увидел лицо Тициана на подушке. Это был автопортрет! Фигура художника была представлена в толпе, наполнившей небесный двор; среди других лиц Виргилий узнал еще одно. Разве этот коленопреклоненный и молящийся человек, в одеянии, напоминающем белый саван, — не Карл V, а женщина за ним с характерной прической — не его жена Изабелла Португальская, а юноша, молитвенно сложивший руки, — не их сын, ныне правящий Испанией Филипп II? Взяв листок в руки, Тициан подтвердил догадку Виргиния.
15
Настоящее имя Эль Греко (1541 — 1614) — испанского художника. С 1566-го по 1568 г . жил в Венеции и, по всей видимости, был учеником Тициана. — Примеч. пер.
16
Так заявлял сам Тициан в год смерти. Историки же установили, что ему было по крайней мере на десять лет меньше. — Примеч. автора