— Напрягись!
— Забыла!
Раиса уже почти кричала. Вошла соседка, злобно на них глянула, взяла чайник и вышла.
— А ты, — продолжал наседать Гриша, — ты его любила?
— К чему все эти вопросы? Почему сейчас?
— Ты его любила? Отвечай же! Я имею право знать, любила ли ты отца!
— Право? А кто его тебе давал? Я не позволю…
Раиса пришла в ярость. И вдруг услышала в собственном голосе ненависть. Тотчас взяла себя в руки:
— Ты еще слишком мал, Гриша. Не можешь понять. Между мужчиной и женщиной происходит много разного, они любят друг друга сегодня не так, как вчера. — Она глубоко вздохнула. — А тебя он любил. По-настоящему.
Она наконец убрала на место посуду и мокрые тряпочки.
— Вот этого ты не знал. И не мог знать. Но он любил тебя так… так, что я иногда даже чуть-чуть ревновала. — И поскольку Гриша не отвечал, торопливо закончила разговор: — Это слишком сложно. Тебе кто-нибудь может все объяснить гораздо лучше, чем я. Например…
— Например, доктор Мозлик?
Гриша вышел, не дожидаясь ответа. В его голове, как наваждение, крутилась мысль: отец не был счастлив, не был, не был. А его сын? Тоже несчастлив. А кто виноват? Может, мать — от нее несет несчастьем? Она распространяет его, как корь…
— А, это ты? Входи.
Катя отходит от окна и идет открывать дверь. Это уже часть ритуала: он стучит в окно, а она открывает перед ним дверь. Как обычно, пристально оглядывает.
— Ты чем-то раздражен. Впрочем, молчу: забыла, что ты умеешь все делать и чувствовать, не объясняя. Просто тебе сейчас тоскливо. Ну хорошо. Обойдусь без объяснений. Тем более что тут у меня нет выбора.
Гриша между тем уже плюхнулся на софу, он давно привык сидеть именно там.
— Тебе налить чего-нибудь?
Нет, он не хочет пить.
— Может, какой-нибудь апельсин?
И есть он тоже не хочет.
— Чего-нибудь еще?
Она ему улыбается… Нет, ничего другого ему тоже не надо. По крайней мере, сегодня.
— Ты уверен?
Да, он уверен.
— Ну хорошо. Посмотрим телевизор.
Политика, литература, последние сплетни — все это мелькало на экране. Ораторы от правых и от левых обещали гражданам счастье и благоденствие, скептически настроенные журналисты их комментировали, восклицая: «Ну, да!» или: «Ну, нет!» Новости дня: прибыло восемьсот туристов, а завтра, в день Всепрощения, их ожидается вдвое больше. Австрия: правительство собирается закрыть транзитный лагерь для русских эмигрантов. «Но что делать с теми, кто уже там находится?» Гриша вскочил: а как же его мать?
— Приедет, приедет, не волнуйся. К тому же Голда пытается сделать все, чтобы постановление отозвали. Она помчалась с визитом к Бруно Крайскому, который не предложил ей даже стакана воды.
Официальный представитель правящей партии: «Все хорошо, а будет еще лучше». Представитель оппозиции: «Все плохо, и надо ожидать, что станет еще хуже, деньги потеряют цену, а молодежь — веру, если немедленно не предпринять…» Избирательная кампания набирает обороты. Обычным людям на нее плевать. Речи с трибун — это несерьезно. Все переливают из пустого в порожнее. «Доверьтесь нам!» — «Помогите нам, и мы вам поможем!» Политики — это несерьезно: «Помните ли вы еще о победе шестьдесят седьмого года? Израильские солдаты, как всегда, на страже. Растет боевая мощь. Мы сейчас сильнее, чем когда-либо. Армия все видит и все знает».
Арабы ведут себя спокойно: они уже никогда не осмелятся делать глупости. Завтра — праздник.
— Хороший праздник Йом Кипур, Гриша. Ты постишься?
Да, он будет поститься.
— Так ты что, веруешь?
Нет, он не верует. Но он еврей. Если народ постится, он будет тоже. Как ей объяснить? На его счастье, она не требует никаких объяснений. Задает вопросы и сама же на них отвечает.
Поскольку Гриша дал понять, что сегодня вечером ничего не будет, она бесцельно бродит по комнате, что-то бубнит под нос, слегка шаркая ногами. Да, Катя всегда так медлительна… Она и раньше была такой? Вероятно, нет. Жизнь для нее кончилась со смертью Йорама. Никаких планов, ничто ее больше не манит. Живет Катя рассеянно. Даже любовью занимается как-то неторопливо. Однажды заметила:
— Иногда спрашиваю себя, уж не завидую ли я тебе. Ты — немой. Тебя спрашивают, а тебе достаточно только нахмурить бровь, чтобы дать понять: «Весьма сожалею, обратитесь в окошко рядом. А я закрыт…» Ой, извини, шутка не слишком удачна…
Сейчас она села около него на софу:
— Ты уверен, что?..
Да, он уверен в этом. На листочке бумаге пишет: «Завтра прилетает моя мать». Так, словно это объясняет его поведение. Катя не видит связи, однако не настаивает. Гриша пишет еще: «Мне бы хотелось, чтобы ты проводила меня завтра в аэропорт».