Не теряя времени даром, я отнес в номер свой чемодан, с удивлением осмотрелся в роскошной комнате — позолота, резная мебель, дорогие ковры — и тут же покинул этот чрезмерно пышный отель, решив немедленно повидаться с нотариусом. Дело предстояло малоприятное, так что лучше было разделаться с ним как можно быстрее.
Контора мэтра Пайе-Лаффита располагалась в старом доме на улице Сент-Оноре. Закругленная крыша из серо-голубой черепицы, белокаменный фасад, почерневший от копоти, большие стеклянные двери, ковры на полу и смешной узкий лифт в клетке — дом был типично парижский. Мэтр Пайе был семейным поверенным, вел все дела моего отца и деда, но сам я встречался с ним только один раз при обстоятельствах не самых лучших-в тот день, когда на монпарнасском кладбище хоронили мою мать. Как большинство друзей семьи, он с ужасом обнаружил, что только я провожаю ее в последний путь. Скотина папаша и не подумал явиться.
— Присядьте. Мэтр Пайе примет вас через секунду.
Я забыл магическое поскрипывание старых парижских паркетных полов. В Нью-Йорке нет ни одной квартиры, где можно было бы услышать этот чарующий старомодный скрип. Войдя в дверь, которую открыла мне полненькая улыбчивая секретарша, я невольно вспомнил приемную дантиста, где провел в детстве столько тревожных часов, умирая от страха перед стопкой мятых журналов — «Мадам Фигаро», «Пари-Матч» и их славных иллюстрированных собратьев, — прислушиваясь к доносящемуся издалека пронзительному звуку бормашины.
Нотариус, однако, не заставил долго себя ждать, и вскоре я уже сидел перед его широким министерским столом, с восхищением разглядывая висевшего у него за спиной псевдо Дали. На картине был изображен белый-белый Иисус, словно ожидающий на своем кресте появления Мартина Скорсезе с новыми идеями на его счет.
— Здравствуйте, мсье Лувель, спасибо, что так быстро приехали…
Создавалось впечатление, будто этот мертвенно-бледный, обвисший на кресте Христос в манере Дали следит за нотариусом.
Мэтр Пайе положил обе ладони на лежавшую перед ним папку.
— Простите меня, если я покажусь вам нескромным, — начал он, — но вы не виделись с вашим отцом уже…
Я отвел глаза от картины и улыбнулся нотариусу. Это был маленький тучный человек с загорелой морщинистой кожей. Густыми черными короткими волосами и пронзительным взглядом он походил на корсиканца, но обладал прирожденным тактом англичанина. По моим расчетам, ему было около шестидесяти, однако выглядел он не больше чем на пятьдесят. Он принадлежал к числу людей, которые в пожилом возрасте начинают бояться полноты и отказываются от виски в пользу минеральной воды «Перье». Я хорошо представлял себе, как он играет в гольф в Сен-Ном-ла-Бретеш или в теннис в закрытом зале. И еще я ясно видел, как он умрет, ударившись головой о грунтовый корт, сраженный внезапным сердечным приступом, под испуганным взором друга-адвоката, который его чересчур загонял.
— Уже одиннадцать лет. После похорон я встретился с ним только один раз. Мне не хватило духу дать ему по физиономии, и я уехал в Нью-Йорк.
Нотариус покачал головой, сделав вид, будто не расслышал последней фразы.
— Вы его единственный наследник. Единственный родственник.
Он говорил быстро. Словно отрепетировал сцену десять раз.
— …Ваш отец все предусмотрел, вам не нужно заниматься похоронами, придется только подписать некоторые бумаги.
— Тем лучше.
— Но есть еще наследство… Он завещал вам все свое имущество, и вы должны решить, что с этим делать.
— Понятно. Деньги его меня не слишком интересуют. Но возможно, какие-то вещи моей матери… Все остальное лучше всего отдать благотворительным фондам… это снимает проблему с налогами, не так ли?
Пайе потер подбородок.
— У меня здесь целый список, Дамьен. Все-таки у ваших родителей были довольно ценные картины. Это надо обсудить. И в парижской квартире действительно имеются вещи, принадлежавшие вашей матери, возможно, что-то есть и в доме в Горде…
— Где?
Он посмотрел на меня, сдвинув очки на лоб.
— В Горде. Ваш отец купил дом в Провансе около двух лет назад. Вы этого не знали? Именно там и случилась автокатастрофа. Точнее, в Воклюзе…
— Какого черта его туда занесло? Я думал, он ненавидит провинцию!
Нотариус не ответил. Вид у него был смущенный. Он протянул мне фотографию — надо полагать, этого самого дома.
— Те… тело все еще там? — спросил я, беря снимок.
Трудно выговорить слово «тело», когда речь идет о твоем собственном отце… Все-таки есть вещи, запретные даже для отъявленных циников.
— Нет, его перевезли в Париж, и похороны, если вы ничего не имеете против, состоятся послезавтра.
— На монпарнасском кладбище?
Нотариус неловко кивнул. Мой мерзавец папаша имел наглость завещать, чтобы его похоронили рядом с женой, на кладбище, куда он, насколько мне известно, ни разу не заглянул! Я угадывал по глазам мэтра Пайе, что он опасается моей реакции. Однако по зрелом размышлении я пришел к мысли, что мне все равно. Я не из тех, кто приходит лить слезы над могилой. Я не нуждаюсь в камнях, чтобы помнить родных людей — этот символ мне ни о чем не говорит. Если старик надеялся искупить грехи, завещав положить его рядом с женщиной, которую он бросил, — пусть его… Будет ли он лежать там или в другом месте, зло уже было совершено, да и для матери это тоже ничего не меняло.
Я взглянул на фотографию. Поляроидный снимок, однако качество неплохое. Небольшой узкий каменный дом посреди цветущего сада. Это было так не похоже на моего отца! Но знал ли я его по-настоящему? В конце концов, он мог измениться за эти годы. Насколько человек вообще может измениться.
— Горд — одно из красивейших мест во Франции. Городок, знаете ли, стоит на скалах, и это… это великолепно.
Я почти не слушал нотариуса. Я старался понять.
— Каким образом произошла авария?
— Было два часа ночи, ваш отец не вписался в поворот, машина упала в пропасть… В пяти минутах езды от дома…
— Какого черта он делал в машине в два часа ночи в этом треклятом городишке?
Мэтр Пайе пожал плечами.
Что-то здесь не сходилось. Я никак не мог представить себе все это. Зачем старик купил дом в маленьком городке на юге Франции? Возможно, тут была замешана женщина. Но нотариус явно ничего об этом не знал…
Отец родился в Париже и всю жизнь провел в этом городе. Здесь он учился, здесь работал. Он познакомился с моей матерью в Париже и женился на ней в Париже, сделал ей ребенка в Париже и бросил ее в Париже, когда у нее обнаружили рак. Он ненавидел деревню, ненавидел провинцию — даже пригород для него был местом слишком удаленным. Я не мог придумать хоть какой-нибудь чертовой причины, чтобы он сбежал на юг, словно банкир в отставке.
— Мне бы хотелось посмотреть парижскую квартиру, — сказал я просто, но с принужденной улыбкой.
— Конечно. Не забудьте о сигнализации, я дам вам код. Поскольку там картины, ваш отец поставил самую современную систему.
Было заметно, что нотариусу тоже не терпится покончить с этим делом. Не знаю, как ему удавалось ладить с отцом, но по его глазам я видел, что он не забыл омерзительных похорон моей матери…
Он вручил мне две связки ключей и картонную папку:
— Вот код сигнализации, ключи от квартиры, от дома, от машины, которая находится на парижской парковке… Место 114. Была еще одна машина в Горде, но она разбита… Не знаю, от чего остальные ключи, но вы, конечно, с этим разберетесь. И, когда у вас будет время, нужно посмотреть документы и подписать их…
Я поднялся и протянул ему руку.
— Для похорон мне ничего не надо делать?
— Нет-нет, я сам этим займусь, ваш отец отдал все необходимые распоряжения. Впрочем, если вы захотите оповестить близких…
Я кивнул в знак согласия, но мысленно спросил себя, кого мне оповещать.
Старик умер один и в землю ляжет один. И если бы я был способен проливать слезы, то заплакал бы о матери, которую сейчас вспоминал с прежней остротой.