— Откуда мне знать? Подожди, если у «Джоконды» действительно имеется некий тайный смысл, его бы давно раскрыли, представь, сколько историков и искусствоведов изучали эту картину!
— Но все-таки в этом полотне есть нечто особенное! — настаивала Софи.
— Слушай, не может быть, чтобы ты проделала такой путь из-за подобной чепухи, и это при том, что мы не виделись восемь месяцев? — рассердилась Жаклин.
Я не мог понять, действительно ли она раздражена или это какая-то шутливая игра между подругами.
— Жаклин, — возразила Софи, — я тебе все объясню. Я сейчас… я делаю документальный фильм об одной вещи, будто бы принадлежавшей Иисусу. Это в высшей степени загадочная реликвия, и Дюрер посвятил ей большой трактат.
— Дюрер написал великое множество сочинений. В том числе совершенно замечательный трактат о перспективе…
— Да, да, — прервала ее Софи. — Но этот текст касается «Меланхолии». Дюрер подарил рукопись своему другу, гуманисту Пиркхаймеру, но потом она исчезла…
— Ах да, Панофски и Заксль говорят о ней в своей работе о Дюрере. Я полагала, что эта рукопись — чистая выдумка…
— Нет. Она на самом деле существует. И нашел ее как раз отец Дамьена.
Софи положила руку на лежавший рядом с ней рюкзак.
— Она там? — недоверчиво спросила Жаклин.
— Да.
— Покажи…
— Покажу, не беспокойся. Но сначала ответь на наши вопросы; Кажется, существует некая таинственная связь между «Меланхолией» Дюрера, «Джокондой» Леонардо и реликвией, будто бы принадлежавшей Иисусу. Мы обнаружили это в ходе нашего расследования…
— Расследование, при котором требуется телохранитель? — вставила Жаклин, указав на Баджи.
— Да. Это расследование, при котором требуется телохранитель, — подтвердила Софи. — Так вот. Ты меня хорошо знаешь, стало быть, понимаешь, насколько это серьезно. Я же не из тех, кто взял бы телохранителя, чтобы пустить пыль в глаза, верно? Итак, я продолжаю. В ходе расследования мы нашли копию «Джоконды», на которой в разных местах нарисовано карандашом около тридцати кружков. Мы уверены, что это связано с историей реликвии, поскольку так в своей рукописи говорит Дюрер. Он четко объясняет, что Леонардо да Винчи трудился над этой тайной. Если коротко, мы хотели бы узнать, возможно ли, чтобы «Джоконда» заключала в себе подобную тайну.
— Какая-то безумная история? — взорвалась подруга Софи. — Ты вляпалась в грандиозный фарс, бедолага моя…
— Нет, уверяю тебя, это серьезно. Пожалуйста, расскажи мне то, что могло бы нам помочь! Подумай хорошенько!
Жаклин испустила долгий вздох. Она взяла свой стакан с бренди, затерявшийся среди груды вещей, брошенных на низкий столик в гостиной, затем уселась на диван, где валялись платья, иллюстрированные журналы и пепельницы.
— Ну ладно, — начала она язвительным тоном и закурила сигарету. — Во-первых, уточним даты. «Джоконда» была написана между тысяча пятьсот третьим и тысяча пятьсот седьмым годами. Это одно из последних творений Леонардо, который умер через полтора десятка лет, в тысяча пятьсот девятнадцатом. Что касается «Меланхолии», если память мне не изменяет, она датируется тысяча пятьсот пятнадцатым годом…
— Четырнадцатым, — поправила Софи.
— А Дюрер умер в тысяча пятьсот двадцать восьмом. Стало быть, пятнадцать лет спустя. Ну вот, ваша загадка решена, спасибо, до свиданья!
Обе подруги расхохотались одновременно. Я позволил себе только улыбнуться, чтобы не обидеть их, и в некотором замешательстве взглянул на Баджи.
— Ладно, — сказала Жаклин, заметив, что я не расположен смеяться. — Давайте говорить серьезно. Да, в «Джоконде» есть нечто загадочное, но не в том смысле, как вы это понимаете. В ней есть загадка, потому что она имела какое-то особое значение для Леонардо, но никто не знает почему. Он так дорожил этой картиной, что, хотя написал ее по заказу Джулиано Медичи и Франциск I предлагал купить ее, отказался расстаться с ней и хранил в своей мастерской до самой смерти.
— Интересно, — хмыкнула Софи.
— Да, только вот ничего эзотерического в этом нет. Просто Леонардо всегда стремился к совершенству и, наверное, понимал, что «Джоконда» — его лучшее, пусть и несовершенное творение.
— Тебе виднее, — сказала журналистка, похоже настроенная столь же скептически, как и я.
Жаклин возвела глаза к потолку с оскорбленным видом:
— Было придумано несколько тысяч различных версий, объясняющих специфическую странность этой картины, бедолага моя!
— И нет ни одной по-настоящему серьезной? — не унималась Софи.
— Как знать? Быть может, все дело в тайне личности модели? Некоторые историки полагают, что Леонардо написал собственный портрет, скрытый под обликом воображаемой женщины. Я в это ни на секунду не верю, но это забавно, если учесть, что он был законченный педик!
— Как вы сказали? — вознегодовал я, не веря своим ушам.
— Ну, это же секрет Полишинеля! Пуританские историки всячески старались это опровергнуть, но истина состоит в том, что Леонардо был гомосексуалистом. Однозначно. Его даже вызывали в качестве подозреваемого на процессе о содомии, жертвой которой стал семнадцатилетний юноша. В тот раз ему удалось отвертеться, но через три года он все-таки на шесть месяцев угодил в тюрьму по причине «дурной жизни».
— Мне это было неизвестно, — растерянно признался я.
— Да, об этом его биографы часто умалчивают… Забавно, правда? Как бы там ни было, достаточно взглянуть на его кодексы и почитать аннотации к анатомическим рисункам, чтобы никаких сомнений не осталось.
— Пусть так, — вмешалась Софи. — Но что из этого следует?
— Так вот, именно в этом, быть может, и состоит ваша тайна… В любом случае хорошо известно, что Леонардо очень дорожил этой картиной.
— А вы не знаете, как она создавалась? — спросил я наобум.
— Я могла бы часами рассказывать о геометрической конструкции «Джоконды», о взгляде, улыбке, положении рук. Но не вижу, чем это может помочь вам. Возможно, вам следовало бы привезти эту копию с карандашными пометками, тогда я могла бы увидеть то, что вы не заметили. Что еще сказать вам? У «Джоконды» очень интересная цветовая гамма. Леонардо писал маслом, разбавляя его каким-то раствором, что позволяло ему делать почти прозрачные мазки. Благодаря этому он мог постоянно менять выражение лица, добиваясь совершенства. Он называл это сфумато.
Я взглянул на Софи. Быть может, интересная зацепка. Наверное, в тот момент в нас заговорил один и тот же инстинкт. Мы ощутили одно и тоже предчувствие.
— Я сейчас покажу тебе копию, — пообещала Софии. — Возможно, карандашные пометки скажут тебе больше, чем нам. Но сначала поговорим о «Меланхолии», что ты можешь сказать о ней?
— Ну, это совсем другая история. Потому что здесь мы имеем дело с символической гравюрой, и она не из самых простых! Каждый квадратный сантиметр ее насыщен символами. И вы можете себе представить, сколько различных интерпретаций выдвинули историки и искусствоведы с момента ее создания!
— А если резюмировать все это очень кратко? — настойчиво спросил я. — Что означает, например, ангел…
— Это не ангел! — поправила Жаклин, вздернув голову. — Это аллегория. Аллегорическое изображение меланхолии, само собой! Впрочем, точное название гравюры не «Меланхолия», а «Меланхолия I». И, поверьте мне, по поводу этой латинской буквы или цифры было высказано немало глупостей. Оставим это. Итак, центральный персонаж представляет собой аллегорию, которая имеет все атрибуты классической Меланхолии, вплоть до спящего у ее ног пса, и все символы, имеющие отношение к Сатурну, такие, как летучая мышь, весы, жаровня алхимика, пылающая, если я не ошибаюсь, на заднем плане.
Софи достала из рюкзака копию гравюры и протянула подруге.
— Спасибо. Да, вы сами видите, что многие элементы наводят на мысль о христианской неоплатонической интерпретации творения как математического порядка…